Чикот выпрыгнул сразу. Почти прижался к земле грудкой, замер на секунду. А потом быстро-быстро побежал в кусты. И вот уже не видно его: шуршит себе где-то дальше.
— Даже до свиданья не сказал, — легонько вздохнула Стеша. — Ну, ничего, всё равно он очень милый, правда?
— А ты зачем мне тогда не поверила, что я закрыл клетку? — с упрёком спросил Матвей.
— Опять ты за своё! Какой обидчивый! И вовсе я тебе не поверила. Наоборот, я поверила, что ты говоришь правду» Что ты по правде думал, что закрыл.
— Почему — думал? Я же закрыл!
— Ох, надоеда! Но ведь ты мог и ошибиться. Тебе могло показаться, что ты хорошо закрыл, а на самом деле — не закрыл. Соню вашу мне жаль!
— Нашла кого жалеть! Сонька просто гад.
— Ну, уж и гад! И це стыдно так говорить? Она злая очень, Соня. За это её и жаль. А может быть, она и не очень злая. А главное, злопамятная.
— За то, что плохой, злопамятный — жалеть человека? — удивился Матвей.
— Понимаешь… Не могу как следует объяснить… Но ведь злому худо живётся на свете. У меня, например, характер скверный, я это знаю, мне от этого разве лучше, а не хуже? Кстати, ты и сам-то не всегда добренький… Да ну, ладно. Всё равно ты ничего не понимаешь. Мал, наверно. Послушай, — не обращая внимания на то, что Матвей сидит на траве надутый, весело продолжала Стеша. — Ты знаешь, что в скалах живёт кто-то невидимый?
— Невидимый? Как так?
— А ты эхо когда-нибудь видел? Посмотри, может, увидишь. Сейчас я его позову. — Стеша приложила руки ко рту и крикнула:
— Ма-атвейка ждёт!
В скалах отозвалось:
— Вейка дёт!
— Видишь, дразнится, а не показывается, — засмеялась Стеша.
Матвей тоже засмеялся, потом сказал:
— Папа мне рассказывал про эхо. Можно заранее вычислить, какое где будет эхо. Только это трудно. Надо принять во внимание…
— Тебе бы только вычислять! — перебила Стеша. — Вот уж ненавижу! А ты сказал воспитательнице, что пойдёшь со мной выпускать Чикота?
— Забыл. Она с кем-то разговаривала.
— Совести у тебя нет, — вздохнула Стеша. — Так тебе повезло, просто не заслуживаешь!
— В чём мне повезло?
— В том, что у вас такая воспитательница.
— Какая?
— Добрая. Позволяет тебе убегать. Ты же вечно где-то бродишь. Сама, наверно, со страху умирает, когда тебя нет — ведь отвечает же за каждого. А всё-таки отпускает. Я бы, например, ни за что не разрешила мальчишке где-то шататься. Будь я воспитательницей. Охота была волноваться!
— Тонька из шестого на шаг не отпускала, — вспомнил Матвей. — Когда за нами смотрела.
