Лет в четырнадцать-пятнадцать, когда Джейн чувствовала себя очень взрослой и значительно более светской, чем родители, разговоры герцогини служили источником постоянного смущения, так как состояли преимущественно из непосредственных наблюдений и пересказа последнего по времени диалога. Если бы, например, она сейчас стояла рядом и смотрела в окно на стайку уток, то неизвестно зачем непременно бы заметила:
— Посмотри, стайка уток.
А если бы минуту спустя подошел муж, то обратилась бы и к нему:
— Дорогой, видишь на озере уток? Я только что говорила о них нашей дочке.
— Хм, — глубокомысленно отозвался бы герцог.
Или так: мама сообщила бы отцу о том, что в кладовке закончилось варенье, и отец признался бы, что доел остатки за чаем. Мама непременно потребовала бы внимания Джейн, где бы та ни оказалась: в амбаре или в кресле рядом с отцом, — и сообщила, что за чаем герцог доел остатки варенья. При этом было совсем не важно, что в настоящее время варенья никто не хотел.
Обычно подобная манера общения вовсе не воспринималась как существенный недостаток. Наверное, кто-то должен исполнять роль бытописателя, пусть даже в поле зрения попадают лишь те аспекты жизни, которые все вокруг тоже заметили и не сочли достойными оглашения. Но, к сожалению, природа наделила герцогиню громким голосом, который со временем приобрел заметную гнусавую окраску и от малейшего возбуждения переходил в резкий крик. Ну а причиной возбуждения могло стать что угодно: фейерверк, полевая мышь или временное отсутствие варенья.
Казалось невозможным представить, что настанет время, когда будет отчаянно не хватать и этого резкого гнусавого голоса, и замечаний об утках на озере и варенье в кладовке. Но вот сейчас, стоя у окна в эту жуткую жару, когда одежда прилипала к коже, Джейн не могла справиться с тоской. Она почти видела, как мама преодолевает недомогание, решительно расправляет плечи и отправляется на поиски собеседника, которому можно громко сообщить умопомрачительную новость: сегодня самый жаркий день за последние десять лет! Невыносимо! Но Джейн понимала, что осталась одна в огромном доме и пожаловаться на жару решительно некому. Хотелось плакать.
Нет, плакать она не будет. Слезы не нужны ни слабоумному отцу, ни эгоистичному, погруженному в собственные дела брату.
Вместо того чтобы тратить время на бесполезные сожаления, она, как мама, расправит плечи, запретит себе грустить и постарается отвлечься.
Сквозь открытое окно кухни Берн внезапно ощутил легкое движение воздуха. Ветер? В эту несносную жару о ветре оставалось лишь мечтать. Значит, кто-то шел к двери. Он схватил трость, привычно оперся и сразу почувствовал себя увереннее. Да, трость стала незаменимой: придавала силу, а в случае необходимости могла даже заменить оружие.
