Первое время здесь их не покидало чувство потерянности: куда занесло! Всюду времянки: вагончики, дощатая столовая, передвижные электростанции. Глушь и оторванность от мира. Была одна мысль — лишь бы отработать положенное… Держались почти всегда втроем, своей кучкой. И, теперь можно считать, продержались до сего дня.
Однажды вот так же осенью Липов зашел к Каминскому в его прорабскую. Хотя уже кончилась смена, темнело и беспрерывно лил дождь, там было людно, накурено, пол не проглядывался из-под толстого слоя грязи. Мотя ругался с бригадирами, и, как всегда в возбуждении, фуражка у него съехала на сторону. Но он не замечал этого, кричал и махал в темните рукой, описывая дуги зажженной папиросой. Такую же, слоями, грязь, как и у Моти в прорабской, не успевали соскребать в производственных помещениях, в конторах, а на дорогах вообще было непролазно. Одним словом — осень.
В тот вечер они с Мотей, пытались наладить работу второй смены. Но что можно сделать, когда беспрерывно идет дождь, траншеи и котлованы залиты водой, а груженные бетоном самосвалы отчаянно буксуют, выбрасывая из-под себя грязь и синие в пелене дождя выхлопные газы. Полный затор! И вся стройка казалась безнадежной, напрасной затеей.
С них лило, когда они вошли в вагончик, в ту половину, где жили Каминский с Надей. Уж очень ярко, после уличной тьмы, были освещены комната и встретившая их в двери изумленным вскриком Надя, такая домашняя, хлопотливая и приветливая. И все казался избыточным свет электричества в тесноте бивачного жилья.
Надя накормила их, отогрела чаем, а одежду повесила сушить над электрической солдатской печкой. На улице все шумел дождь. «Павел, куда пойдешь в такую гибель, — сказала Надя, — оставайся у нас». «Да, да, Павлуша, — засуетился Мотя, подставляя лавки, табуретки к лежаку вагончика. — Сейчас мы разместимся валетами, дамами, как сумеем». И что ж, улеглись, не снимая одежды, втроем. И не возникло по этому поводу никакой предосудительности или пошлой мысли. Только тепло друг от друга помнится.
— Смотри, — прервал свое молчание Каминский, не оборачиваясь, показал на отдаленный еще город. — А что тут было, одни суслики из нор свистели! Помнишь, как добирались?
— Конечно, помню. Всю дорогу от станции в открытом кузове ехали, — ответил Липов. — Ты у водителя плащ, выпросил, все Надю укрывал.
— Да, да… — все так же не оборачиваясь, подтвердил Мотя и пропел под нос: — Все было, все было… А знаешь, Павел, с тобой не случается? — Каминский полуобернулся, остановил Липова. Он спросил вроде бы участливо, но глаза его, прикрытые веками, и лицо, притягивающе спокойное, медлительное, все так же оставались непроницаемы. — Не бывает? А? Порой будто откровение найдет. Жизнь вдруг станет ясней, понятней, дороже ее ценишь…
