— Когда-то теперь выберемся…
— Может, еще раз удастся?
— Ну, нет. Я по воздуху чувствую. Теперь недалеко до снега, — ответил Мотя и проговорил напевно, выделяя каждое слово: — «Осталось несколько неде-ель, и будет в ми-ире соверше-енство…»
— Стихи, что ли?
— Да, «…и будет в мире совершенство. И будет прясть свою куде-ель старуха белая — мете-ель…»
— Чьи?
— Не помню. Где-то читал, — Каминский затушил сигарету о подошву сапога и встал. — Потопаем, наверно…
Каминский опять шел впереди, опять замкнулся. Как бы отсутствовал. Он тут, можно потянуться, дернуть его за рукав куртки, но это бесполезно, все равно его как бы нет.
У Липова тоже неспокойно стало на душе, и побаливало в груди от недавнего смеха. И теперь за Мотиным непроницаемым молчанием угадывалась какая-то значительность, тайна. Хотя какая может быть тайна: Мотю-то Липов знал давно.
Когда они собирались утром на охоту, Надя, жена Каминского, пристроив в карман Мотиной куртки сверток с едой, потянулась к нему с напутственной лаской — застегнуть пуговицу у воротника. «Мотя, ведь простынешь! Ну, что мне с тобой делать?..» — смеясь, быстрым шепотком упрекнула она. А Каминский, тут же насупившись, грубовато отстранил ее и направился к выходу. Надя, с зависшими на минуту руками, растерянно взглянула на Липова и, чтобы замять неловкость, подтолкнула обоих в спину. «Ни пуха вам. Долго-то не захаживайтесь. Слышите?..»
Сейчас все это почему-то вспомнилось. Прямо из дома Каминский вышел не в духе, и Липова уже тогда смешила казавшаяся детской рассерженность Моти не жену. И на самом деле — было бы на что сердиться. Многие лишь мечтают о Мотиных болячках.
У самого края неба, под как бы сдвинутыми туда ветром уплотненными глыбами туч, показался город, но неясно, размыто, похожий на отдаленные меловые горы. Чуть в стороне — сизоватые нагромождения, отвалы пустой породы из шахт. Пять лет прошло, как они, Каминский с Надей, перед самой защитой диплома справившие свадьбу, и Липов, приехали сюда. Тогда тут такой простор лежал, что глазу не за что было зацепиться. Зияли пустотой глубокие котлованы, в которые только-только начали укладывать бетон. На ковыльной равнине сиротливо стоял поселок из голубых вагончиков. И еще: как на немыслимом каком-то становье — скопление техники.
До конечной станции ехали двое суток, в одном купе. Больше всего запомнилась в дороге Липову Надя, предупреждавшая каждое желание Каминского: вот, Мотя, чистые носки, рубашка, вот чай. Каминский только голову куда-то повернет, и она уже тянет следом свои заботливые глаза. Липову даже неловко становилось быть рядом с ними, и он уходил в коридор, стоял у окна, тоскуя по таким же преданным глазам, по такой же любви.
