Я все повторяю Катулла,
Поэта погибшего Рима,
И два его чувства во мне.
Когда демократия денег —
Никчемны другие права,
Теперь и для самых идейных
Они как трава, трын-трава...
Распад, и раскол, и разброд,
И каждый истошно орет:
«Даешь возрожденье России!..»
Да вот непонятно какой...
Похоже, с сумой и клюкой
От шоковой сверхтерапии.
Не знаю, что станется с нами:
Навряд ли спасти доходяг
Сумеют трехцветное знамя
И птаха о двух головах.
Хотя в эти дни занесен
Из малопристойных времен,
Я все-таки весь не оттуда,
И скорбные строки свои
О ненависти и любви
Шепчу наподобье Катулла...
БЕЗБОЖИЕ
Стали истины ложны —
Что же делать старью?
Я последний безбожник
И на этом стою.
Если челюсти стисну,
Сбить меня не пустяк:
Черный хмель атеизма
И в крови, и в костях.
Чести-совести ради
Думал жить, не греша —
Всё равно с благодатью
Разминулась душа.
Но стиха ни в какую
Не сменю на псалом
И свое докукую
На пределе земном.
...От основ непреложных
Отошли времена.
Я последний безбожник,
Не жалейте меня.
1986
В БОЛЬНИЦЕ
I
Старик ворчит. Он стар.
С того небось ворчит.
С того, что слаб, что сдал, —
Ворчание как щит.
Ворчание как круг,
Чтоб не уйти на дно.
Ворчание как друг,
И с ним оно давно.
На фронте, может, был,
А может, и сидел,
А нынче хвор и хил
И вовсе не у дел.
И ты к нему не лезь,
Хотя вы с ним равны,
И на свою болезнь
Гляди со стороны.
II
До смерти было далеко,
Но до испуга близко...
Постукивало домино,
Но звук был глуше писка.
Из капельницы сильный жар
По шлангу капал в руку,
И я в ночи соображал,
Идти откуда звуку.
В окно с больничного двора?
А может, из котельной?
Но доминошная игра
Спех обрела хоккейный,
Как будто заскользили вдруг
Игрушечные клюшки,
И равномерным был тот стук.
Но я лежал в отключке.
1988
СТАРОСТЬ
Старость — странность, как Зазеркалье,
Как четвертое измеренье,
Как материи иссяканье
И параметров измененье.
Так и тянет обратно в детство
Всякой сладостью начиняться,
Детективами наглядеться,
Телевизором начитаться.
Что ж, погодки и однолетки,
Пухнут вены и стынут жилы,
И успехи на редкость редки,
Но покуда живем и живы,
Не насытится око зреньем,
Не насытится ухо слухом,
Не насытится угрызеньем
Память сердца, а дело — духом.
1988
ПРОРОК
Степи Киргиз-Кайсацкие,
Бунтов седых подруги,
Удаль и плеть казацкие
И крепостные муки
Вновь, через два столетия
Отражены убого
В жалких, как междометия,
Проповедях пророка...
Без языка не выразить
Душу — с того горазда
Всех языкатых вырезать,
Словно они — дворянство.
Смотрят опять из Азии
Горько и обреченно
Желтые очи Разина,
Черные — Пугачева.
