— Человеку моего звания тоже хорошо известно, что люди обыкновенно стараются таким коварным утешением успокоить свою совесть, — сказал в свою очередь Ансельм. — Но, дож Венеции, многие стараются обмануть, но немногим это удается.
— Это так! — сказал дож, — но ты забыл мне сказать имя осужденного.
— Это некто по имени Джакопо Фронтони… мнимый браво.
Перемена взгляда, мгновенная бледность лица и даже дрожь тела — все указало на вполне естественное изумление дожа Венеции.
— Ты называешь владельца кинжала, который больше всех других в Венеции обагрен человеческой кровью, этого браво, что давно опозорил наш город своими преступлениями! Лукавство этого чудовища взяло верх даже над твоей опытностью, отец.
— С этой мыслью и я входил в его камеру; но вышел я оттуда убежденный, что общественное мнение было к нему несправедливо. Если ваше высочество соблаговолите выслушать его историю, то вы убедитесь, что он заслуживает жалости, а не казни.
— Я его считал среди всех преступников моего владения единственным, в защиту которого нельзя найти никакого оправдания… Гозори свободно; мое любопытство равняется моему изумлению.
Дож до такой степени отдался охватившим его чувствам, что на минуту забыл о присутствии члена Совета, взгляды которого могли бы его убедить, что беседа принимает нежелательный оборот.
Отец Ансельм избегал сначала сурово отзываться о происках правительства; он только делал осторожные намеки на безнравственность политики Сената.
— Вы можете и не знать, государь, что один бедный, но трудолюбивый ремесленник, Рикардо Фронтони, был, давно уже, обвинен в контрабанде; это преступление святой Марк никогда не оставляет без суровой кары, потому что…
— Ты, говоришь о Рикардо Фронтони? — перебил его дож.
— Да, это его имя; этот несчастный доверился одному приятелю, который притворился влюбленным в его дочь. Когда этот негодяй увидел, что его проделки с контрабандой неминуемо должны вскоре раскрыться, он обставил дело таким образом, что вся вина пала на его доверчивого друга. Рикардо был приговорен к заключению до тех пор, пока не откроет таких своих деяний, которых на самом деле он никогда не совершал. Он изнывал в тюрьме, а в это время его товарищи с успехом обделывали свои дела.
— Помню, что я слышал о таком деле; но это было в правление моего предшественника, не правда ли?
— Да, и его мука в тюрьме длилась почти до этого дня правления вашего высочества.
— Как! Сенат, узнавши о своей ошибке, не поспешил ее исправить?
