Когда его привели обратно в камеру, он попросил есть. От браво отобрали все вещи, которыми он мог бы причинить себе вред, внимательно осмотрели его цепи и оставили его одного. Вдруг Джакопо услышал, что кто-то подошел к его двери. Отодвинули засовы, и дверь отворилась. На пороге стоял священник. Войдя в комнату, он поставил зажженную лампу на стол, где были хлеб и кружка с водой.
Джакопо спокойно принял монаха.
— Добро пожаловать, — сказал он. — Я вижу, что сенаторы, изгоняя меня с лица земли, заботятся обо мне.
Отец Ансельм вздрогнул.
— Я тебя представлял совсем другим, Джакопо.
Он смолк, потому что услышал рыдания и понял, что они были не одни. Оглянувшись, он увидел Джельсомину, которая, воспользовавшись доверенными ей ключами, тихо вошла в камеру и теперь стояла сзади монаха. Джакопо, заметивши ее, застонал и отвернулся.
— Кто ты, дочь моя, и зачем ты здесь? — спросил ее монах.
— Это дочь тюремного смотрителя, — сказал Джакопо, чувствуя, что девушка была не в силах отвечать. — Я познакомился с ней, благодаря моим частым посещениям этой тюрьмы.
Отец Ансельм посмотрел на обоих. Сначала выражение его глаз было строгое, но мало-по-малу он смягчился.
— Вот следствие страстей! — сказал он таким тоном, в котором слышались одновременно и упрек, и сожаление. — Таковы всегда плоды преступления.
— Отец, — вскричал Джакопо, — я еще заслуживаю этот упрек, но девушка, которую вы сейчас видите, она ни в чем неповинна.
— Мне приятно это слышать.
Грудь заключенного высоко поднималась. Джельсомина рыдала, вся содрогаясь.
— Зачем ты вошла сюда? И знала ли ты, чем занимался тот человек, которого ты любишь? — спросил монах, стараясь придать больше строгости своему голосу.
— Я ничего не знала, нет, нет, нет!
— И теперь, когда ты знаешь правду, ты, конечно, уже перестала быть жертвой своей страсти?
Джельсомина опустила голову, скорее под влиянием горя, чем от стыда, и ничего не ответила.
— Пусть лучше она будет обо мне самого дурного мнения, — сказал Джакопо глухим голосом. — Ей будет легче тогда возненавидеть мою память.
Джельсомина молчала.
— Видно, что ее бедное сердечко сильно страдает, — сказал участливо монах. — Надо как можно бережнее обращаться с этим нежным цветком… Послушайся меня и твоего рассудка, дочь моя, не поддавайся слабости.
— Не расспрашивайте ее, батюшка. Пусть она уйдет! Пусть проклинает меня!
— Карло! — воскликнула Джельсомина.
Последовало продолжительное молчание. Заключенный, казалось, боролся сам с собой. Наконец, он прервал молчание.
