Впоследствии Тимбрио и Силерио узнали, что их имущество было разделено между коррехидором[3], двумя судьями и офицером, руководившим арестом, и тогда они поклялись, что не пожалеют жизни, чтобы должным образом отомстить этим четверым и всем бездействовавшим очевидцам их столь позорного ареста.
Поднявшись на небольшой холм, заключенные встретились с еще одной колонной, состоявшей из подростков, направлявшихся на работу в мастерские. Некоторые из этих детей из-за своей жуткой худобы были похожи на ходячие скелеты.
— Погляди на этих затурканных чертенят! Их шпыняют хуже, чем скотину!
Произнесший эти слова Тимбрио тут же получил удар по голове, от которого у него открылась еще не зажившая рана возле брови, и из нее ручьем хлынула кровь. Ударивший его охранник крикнул, чтобы он перестал болтать на своем цыганском жаргоне, а шел молча, как и все остальные.
Вскоре супруга адмирала донья Мария Эмилия Сальвадорес, направляясь со своими служанками на восьмичасовую мессу, тоже натолкнулась на колонну подростков-цыган, ковыляющих по центральной площади тюрьмы в сторону мастерской, где выполнялись плотницкие работы и готовились материалы для конопачения кораблей.
Марию Эмилию поразил плачевный вид этих цыганят, однако больше всего ее внимание привлек один из них, чья кудрявая светловолосая голова сразу бросалась в глаза. Ему было лет тринадцать. Он был самым худым из всех детей, шел в конце колонны и выглядел таким грустным и одиноким, что казался еще более несчастным, чем остальные подростки.
Мария Эмилия попросила одну из своих спутниц навести справки об этом мальчике — как его зовут и кто он такой, причем сделать это как можно быстрее. Она остановилась и смотрела ему вслед до тех пор, пока он не исчез за углом. Ее охватило странное чувство пустоты, и, сама не зная почему, она вдруг захотела догнать этого мальчика и крепко обнять его.
Образ этого человечка стоял у нее перед глазами на протяжении всей мессы, а еще она упомянула о нем на последовавшей за мессой исповеди. Однако исповедник истолковал эти чувства лишь как отражение ее неудовлетворенного материнского инстинкта.
Вернувшись домой, Мария Эмилия долго и мучительно размышляла об увиденном ею подростке, потому что — она и сама не знала, как такое могло произойти, — этот мальчик заставил ее вспомнить о тех сторонах жизни, о которых она уже давно позабыла. Он показался ей ключом, открывавшим дверь, через которую можно войти, а вот выйти через нее уже никак нельзя, в каком бы направлении тебя затем ни понесла слепая судьба.
