Асдула, поглаживая оберег на поясе, вышел из тени.
— Здорова будь, Тармисара, — поприветствовал женщину пришелец.
— И ты, тарабост[1], не хворай.
— А захвораю, вылечишь ли?
— Я всякий люд лечу, могу и тебя пользовать. Коли не боишься, — усмехнулась Тармисара.
— Чего мне бояться? Или верно про тебя говорят, что порушенность тела ты черным заговором снимаешь? Раны затягиваются, а душа человека слепнет, путь к Залмоксису не находит.
— Кому же это чья-то слепая душа на меня жалуется? Или покойник восстал?
— Языки у баб, как помело, — засмеялся Асдула.
— Ты и не слушай.
Асдула не ответил, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как подступиться к делу, за которым приехал сюда.
— Захворал, тарабост, так говори, чем страдаешь. Или иное, зачем приехал-то? Колом стоять мне недосуг, — Тармисара отвернулась от князя, легко, словно не женскими руками, взмахнула колуном и развалила березовую чурку на две почти ровные половины, — не на медведя чай, такой нарядный, собрался?
— Не на медведя, — ответил тарабост.
Он действительно был одет не для лесной дороги. Дорогие сапоги, украшенные тесьмой, кожух поверх красной рубахи, узорчато отделанный серебряными заклепками. На плечах шерстяной плащ, скрепленный драгоценной фибулой — словно в посольство собрался, пыль в глаза пускать богатством и важностью.
Тармисара расколола половинку чурки еще на два полена.
— Что же ты сама-то? — спохватился Асдула, — давай, помогу.
Тармисара снова повернулась к нему, отставив колун и уперев руки в бока. В глазах ее играла насмешка.
— Помоги, коли не шутишь. Давненько, поди, топорища в руках не держал.
— Держал, — тарабост поплевал на ладони, — да только тем топором не дрова рубил, а головы.
— Ну-ну, — не поверила Тармисара, — с кем воевал-то? Не с женой ли? Ноги-то шире расставь, не ровен час, уязвишь себя, или вовсе оттяпаешь. Я назад не пришью.
— С женой, говоришь? — Асдула взмахнул колуном, — затем и приехал.
— Зачем? — не поняла Тармисара.
Асдула расколол полено, опустил колун и полез за пазуху. На свет появилась золотая шейная гривна-торквес.
— Прими, Тармисара. Моей назовись, целиком в золото одену. Люба ты мне.
Тармисара на миг опешила, а потом расхохоталась.
— У тебя сколько жен-то, Асдула? Трое? Не любят что ли? Или надоели уже?
Тарабост побагровел.
— Не юли, девка! Отвечай, согласна?
— Да какая же я девка? У меня вон — волос седой есть. За тридцать весен уже перевалило. Зачем я тебе, старуха почти? Позови, любая прибежит. Ты богат, знатен...
