Князь замолчал. Священник, казалось, вот-вот заплачет. И Андрею вдруг стало его жалко. Он устыдился своей резкости.
– Результат всего правления деда очевиден – мы в окружении ненавидящих нас соседей, причём, таких же вересов, как и мы, – упрямо продолжал он, уставившись на лежащую перед ним пустую тарелку. – У нас нет ничего, кроме Кремля, за которыми нищета. Даже во дворце царя пустота: ни рабов, ни слуг – никого. Матвей с Гришей, да Аня с Красой отдуваются за всех.
Клеомен встал, руки его дрожали.
– Я… я скажу вам одно, – срывающимся голосом сказал он. – Что бы вы ни говорили, я искренне верю в МОЕГО бога. Я не повинен ни в одной смерти и на моих руках нет крови.
По морщинистой старческой щеке потекла слеза.
– Вы, князь Андрей, во многом правы, – продолжил он. – Наш народ на краю гибели. Только, боюсь, ваш гнев вызван не страданиями народа, а уязвлённым самолюбием. Побольше жалейте себя. Ваше величество, разрешите откланяться.
С этими словами Клеомен, теребя рясу и шаркая ногами, направился к дверям.
– Отец Клеомен! – окликнул его князь Андрей.
– Слушаю? – сухо ответил священник, остановившись на пороге.
– Простите меня.
Принципар ничего не ответил, отвернулся и захлопнул за собой дверь.
– Посидишь ещё? – спросил сына царь, прервав затянувшееся молчание.
– Конечно, отец, – невесело ответил Андрей.
– Ты можешь идти, Матвей, – сказал чтецу Мечеслав. – И вели принести свечи, темно уже. И пусть еще ставни откроют, дышать нечем.
Матвей низко поклонился и, засунув книгу под мышку, бесшумно ушёл.
– Зачем ты так с Клеоменом? – небрежно раскинувшись в кресле, поинтересовался царь.
– Не знаю. Накипело.
Приковылял Гриша в голубом охабне, шатаясь и сонно насвистывая что-то отдалённо напоминающее песню, поставил на стол канделябр, уронив при этом полотенце, висевшее на плече, на стол. Пока он шёл, огоньки яростно плясали в его трясущихся руках, разбрызгивая по стенам неистово танцующие тени.
– Избавься от них, отец, – вдруг произнес Андрей. – Разгони священников. Ведь они дармоеды, ничего более.
– Эх, сын мой. – Мечеслав поднялся, задумчиво прошелся по залу, подошёл к сыну, положил мягкие руки на его плечи. – Давно ли ты стал такой начитанный? Где же ты был раньше?
Раздался скрип открываемых ставней. Гриша ругнулся и спросил:
– Со стола убирать, ваше величество, иль как?
– Потом. Оставь нас.
– Как вам будет угодно, ваше величество.
Наступила ночь. Ветер со свистом проносился по дребезжащим крышам Кремля, влетал в открытые окна столовой, поднимая тополиный пух, скопившийся в тёмных углах.
