— Ну да, так не получится, я только плавки не взял.
— Ничего страшного, можно без плавок.
На что она намекает, подумал Гриша? А у Любы закончилось терпение: что за глупое выражение лица у Гриши.
— Я не поняла, Гриш, ты что, меня боишься?
— Кто, я? — почти закричал Гриша.
— Ну не я же! Я, в отличие от тебя, не сижу, не трясусь и не задаю дурацких вопросов.
— Я просто уточняю, ты не против, если я буду без плавок, и давай, где там твоё вино? — собрался Гриша и выпалил на одном дыхании.
— Вот, это другое дело.
Пошла Люба за вином, у неё как раз было припасено пару бутылочек для такого случая.
— Вот, держи, штопор в столе.
— Спокойно, не надо меня учить, я и сам могу найти.
Вдруг «включил мужика» Гриша, и ему даже это понравилось. Он открыл вино, они выпили по бокальчику, потом ещё, потом на брудершафт, и пошли париться. В бане было отменно. В предбаннике тепло, в парной — жара, и пахнет ёлкой, свет приглушённый. Они сначала стояли, топтались на месте, ждали, кто первый разденется, а потом Люба говорит:
— Ты раздевайся, я пока дровишки подложу.
— Да не надо, жарко же.
— Надо, а вдруг, пока мы будем париться, баня остынет, и вообще, я лучше знаю, это же моя баня. Пока Люба отвернулась и стала подкладывать дрова, Гриша с бешеной скоростью разделся и пулей забежал в баню. Теперь нужно бы Любе раздеться и зайти в баню: «И зачем я бельё это надела, в бане без белья парятся, или всё же в белье пойти, а Гриша, интересно, в трусах пошёл?» Зайти, посмотреть, неудобно, спросить тоже. Пришлось искать в вещах, где его трусы. Не найдя их, она решила, что он в трусах: «Значит и я пойду одетая. Стоп, а что, я такая же, как Гриша стала, ещё не хватало, чтобы голос задрожал». Люба с гордо поднятой головой зашла в парилку, там, на верхней полке, прикрыв ковшиком то, что надо прикрыть, сидел Гриша.
— Ну что, ложись, я тебе спинку веником побью.
Гриша так с ковшиком и лёг на живот.
— Гриш, а мне воду на камни ладошкой лить?
— А, ну держи.
Он всё-таки расстался с ковшом, вернул его.
— Я не поняла, а где твои трусы?
— Мои?
— Ну да, мои, как видишь, на месте.
— Наверно, потерял.
— Потерял? Это как можно, сидя всю ночь в засаде, потерять трусы? С тебя, что, наркоманы сняли, когда убегали?
— Я не в засаде потерял, раньше, то есть я их не потерял, наверное, у проруби оставил.
— У какой ещё проруби? — почти командным голосом спросила Любовь; у Гриши даже мурашки появились.
— Я был на деле, нужно было одного человека домой вернуть, а он отказывался возвращаться. Сказал, что послушается только настоящего мужика, вот он сам — настоящий мужик, и я должен был доказать, что тоже мужик, и мы с ним поспорили, кто из нас не испугается и в прорубь нырнёт. Я нырнул, а он сказал, что верит мне, что я мужик и нырять не стал, пошёл домой. Вот козёл, до меня только сейчас дошло, как он меня развёл.
