— Может, зайдете в гости?
— Ну что вы, что вы! — запротестовали в один голос Плут и Кудрявый, а про себя согласно подумали: еще б ты нас не пригласил, старая сволочь!
Немощеные улицы Боргата-дельи-Анджели в этот час были пустынны; над ровными рядами народных домов распростерлось небо, с которого еще не скрылась луна.
Дверь дома, где обитал синьор Антонио, была отворена. Они вошли и стали подниматься: один марш, другой, третий, бесчисленные ступеньки, двери, окошки, выходившие во внутренний дворик, — все обшарпанное, на стенах углем намалеваны похабные картинки. Старик позвонил в звонок семьдесят третьей квартиры, а друзья встали позади, как два адъютанта. Спустя некоторое время им открыла старшая дочь старика.
Смазливой девице на вид было лет двадцать; из глубокого выреза короткой ночной рубашки вылезают округлые груди, волосы растрепаны, глаза припухли со сна. Завидя гостей, она спешно юркнула за драную ширму, стоявшую посреди прихожей.
Синьор Антонио вошел, прислонил мешок к ширме и громко позвал:
— На-адя!
На зов никто не откликнулся, но из-за стенки послышалось женское шушуканье в три или четыре голоса.
И верно, подумал Кудрявый, их там у него целое племя.
— Надя! — повторил еще громче синьор Антонио.
Шушуканье тоже усилилось, потом опять появилась старшая дочь, в той же обтягивающей рубашонке, но уже в туфлях, и причесанная.
— Знакомься, мои друзья, — представил старик.
Надя подошла, робко улыбаясь, одной рукой прикрывая грудь, другую протягивая им. Пальчики тоненькие, беленькие и нежные, как масло, — у друзей аж дух перехватило.
— Клаудио Мастракка, — отрекомендовался Кудрявый, пожимая теплую ладошку.
— Альфредо Де Марци, — рявкнул Плут, покраснев и возбужденно блестя глазами.
Девушка была смущена до слез. Минуты две они все топтались в прихожей и молча глядели друг на друга.
— Прошу, — пригласил наконец синьор Антонио и отдернул занавеску, прикрывавшую вход в кухню.
Там, между плитой, буфетом и четырьмя табуретками каким-то чудом поместилась койка, на которой спали валетом две разрумянившиеся во сне девчонки, завернувшись в латанные — перелатанные, серые от стирки простыни. Кухонный стол был заставлен грязной посудой. Разбуженная светом стая мух взметнулась, закружилась, зажужжала, будто в жаркий полдень.
Надя вошла последней и, скромно потупясь, остановилась у двери.
— Грязи-то развезли! — заметил старик. — В этом доме одна работница другой лучше!
— Поглядел бы ты, что у нас делается! хохотнул Плут, подбадривая старика, как будто они были сверстники.
