— Карабинеры! — прошептал Сырок. — Они меня знают! На днях в кино прям чуть не взяли.
Америго больными глазами посмотрел на приближающихся стражей порядка и прикрыл лицо ладонью. Побелел как полотно, рот искривился в жалобной гримасе — вот-вот заплачет. Когда силуэты с оружием наперевес проходили мимо, направляясь к старым кварталам, он в последний раз провел рукой по лбу.
— Черт, как болит! Ровно клин в башку вбили! — Но, как видно, боль тут же прошла, потому что он опять склонился к Кудрявому, опустил ему руку на плечо и доверительно выговорил: — Ты, Кудряш, или как там тебя, лучше не киксуй, пошли, сам потом спасибо скажешь. — И сразу перешел на ораторский тон: — Даю слово, пусть я буду последний сукин сын, если ты потом не извинишься за свое упрямство!
Тяжелая рука, точно крышка гроба, давила на плечо Кудрявого.
Делать нечего — он понуро двинулся за ними по главной улице Тибуртино, где в двух барах светились окна, но улицы уже притихли; лишь вывешенное под окнами белье хлопало на ветру, да где-то тихонько звенела гитара. Троица свернула к загаженному, провонявшему рыбой крытому рынку, миновала две-три совершенно одинаковые улицы и приблизилась к дому с покосившейся каменной галереей в стиле модерн.
Они поднялись по лестнице, прошли по галерее, и Америго постучал в приоткрытую дверь, откуда сочился луч света. Чья-то рука изнутри растворила ее пошире, и ребята очутились в кухне, полной людей, сгрудившихся вокруг стола в совершенном безмолвии. Семеро играли в ландскнехт, остальные жались к стенам или к мойке, заваленной немытой посудой, и наблюдали.
Вновь прибывшие протиснулись сквозь толпу. От одного взгляда Америго люди сторонились, уступая им место. Америго сразу увлекся игрой и как будто забыл о спутниках. Кон сменялся коном, народ проигрывал и выигрывал, то и дело по кухне проносился шепоток, а порой кто-то даже комментировал вслух. Сырок с непринужденным видом осмотрелся, хотя ему до смерти хотелось спать, а карты он вообще не жаловал. С Кудрявого, напротив, сонливость как рукой сняло: он вспомнил свое детство на виа Донна Олимпия, когда резался в карты на деньги, вырученные от продажи водопроводной арматуры, и весь раскраснелся от возбуждения, глаза загорелись азартом. По завершении очередного кона Америго поворачивал голову — нет, не к ребятам, а к взрослым, толпившимся вокруг, и, качая головой, хрипел:
— Чтоб они сдохли!
Прямо перед ним, сгорбив плечи, сидел тип с гладко зачесанными — под Руди
