— Да, господин прокурор, я не скрываю, что вся моя речь будет прямой агитацией — агитацией за социальную справедливость, за свободу революционно-демократической печати. — И снова, обращаясь к присяжным: — Статья 367, как ее толкует прокуратура, позволяет печати разоблачение лишь тогда, когда оно опирается на официальные документы или на состоявшиеся уже судебные приговоры. Ей разрешается, к примеру, разоблачать чиновника лишь после того, как тот отстранен от своей должности или осужден. Но зачем же печати разоблачать post festum[4], уже после вынесения приговора? Она по своему призванию — общественный страж, неутомимый разоблачитель власть имущих, вездесущее око, стоустый глас ревниво охраняющего свою свободу народного духа.
Раздались хлопки. Дункель подумал: «Ну и времена! В суде, при всем честном народе человек болтает черт знает что, и его никто не остановит, не прервет, не лишит слова! Даже хлопают еще… И эта дама, такой благородной внешности, — тоже!»
— Статья 367 заканчивается так. — Маркс раскрыл кодекс и прочитал: — «Настоящее постановление неприменимо к действиям… разоблачение или пресечение которых было обязанностью лица, возбудившего обвинение, в силу его служебных функций или его долга». Долга, господа! — Маркс энергично захлопнул кодекс. — Достаточно бросить хотя бы беглый взгляд на инкриминируемую статью, чтобы убедиться, что наша газета, нападая на местную прокуратуру и жандармов, была весьма далека от какого-то ни было намерения нанести оскорбление или возвести клевету, она лишь исполняла свой долг разоблачения. — Он помолчал несколько мгновений, усмехнулся, пожал плечами. — Конечно, законодатель не имел в виду свободную печать, когда говорил в статье 367 о долге разоблачения. Но, согласитесь, не мог он думать и о том, что эта статья будет когда-нибудь применяться против свободной печати.
— Вот именно! — растерянно промолвил один из присяжных. — Как же быть в случае такой неопределенности?
— Как быть? — живо подхватил Маркс. — Всем известно, что при Наполеоне не существовало никакой свободы печати. Поэтому, уж если вы хотите применять наполеоновский закон к такой ступени политического и социального развития, для которой он вовсе не предназначался, то применяйте его полностью, толкуйте в духе нового времени — и пусть на благо печати пойдет и заключительная фраза статьи о долге. В рассматриваемом случае, — Маркс кивнул головой в сторону Энгельса и Корфа, — задача облегчается вам самой буквой закона. Но даже и там, где буква закона вступает в явное противоречие с только что достигнутой ступенью общественного развития, именно вы, господа присяжные, обязаны сказать свое веское слово в борьбе между отжившими предписаниями закона и живыми требованиями общества.
