Опытный дипломат, он умел заставить говорить и своих собеседников. Эмма не просидела напротив него и часа, как с удивлением обнаружила, сколь много успел он уже узнать о ней. Она простодушно отвечала на, казалось бы, бесхитростные вопросы, из чего он делал потом остроумные заключения, которые были поразительно близки к истине. Вскоре он узнал уже в общих чертах всю ее жизнь, ее борьбу, ее заблуждения и ошибки. Казалось, ему были ведомы все чувства, он все понимал и принимал с участием. Особенно, казалось, заинтересовал его рассказ о ее артистических устремлениях, и он не успокоился, пока Эмма не сыграла ему сцену безумия Офелии.
— Может быть, Шеридан и прав, не обнаружив у вас великого трагического дарования, но чувства переданы вами подлинно и правдиво. А голос ваш звучит как музыка. Вы пробовали уже петь?
Эмма кивнула.
— Но я не пошла дальше самого скромного дебюта. Несколько коротеньких народных песен моей родины — вот и все!
И она запела без всякого принуждения, как пели крестьянские девушки в Уэльсе, когда с граблями на плече возвращались вечером с сенокоса из дальних лугов у берегов Ди. И двигалась она при этом, как двигались они, распевая свои песни. Откинув голову, полуоткрыв губы, за которыми был виден ряд ослепительно белых зубов, она обошла вокруг стола, уперев руки в бока, покачивая бедрами и выбрасывая поочередно ноги. Ее глаза задорно глядели в глаза сэра Уильяма, и, проходя мимо, она задела его рыжеватой искрящейся массой своих волос, разлетевшихся от быстрого движения.
Она понимала, что кокетничает, и ей хотелось кокетничать. Если сэр Уильям потребует этого Гревиллу придется расстаться с ней. Она боролась за него, за себя. И она видела, что ей удалось одержать победу. Сэр Уильям наслаждался, казалось, благозвучностью ее голоса, его глаза ловили каждое ее движение. Когда она кончила, он с восторгом сжал ее руки в своих.
— Теперь я знаю, кто вы такая! — воскликнул он. — Гревилл — ипохондрик, который может заразить весь мир своей сварливостью. Вы же, мисс Эмили, вы рождены для веселья, на радость себе и другим. Наука, высокие искусства — конечно, все это очень благородно и свято! Но чем старше становишься, тем больше понимаешь, что истинное счастье — в веселой игре чувств. Carpe diem — лови момент! А ночь и сама наступит, когда придет ее время! Поэтому, мисс Эмили, пойте — у вас есть для того голос! Танцуйте — у вас природная грация итальянок и испанок! И, наконец, любите! Любите! — он бросил улыбающийся взгляд на Гревилла. — Последнее излишне уже вам советовать. Неслыханно счастье этого человека с молодым лицом и старым сердцем. Для него рисуют художники, и богини кладут к его ногам свою красоту. И все даром. А он делает вид, что это так и должно быть. И даже не говорит «спасибо». На вашем месте, мисс Эмили, я бы оставил его упиваться тоской в окружении своих камней и изображений святых и взял бы другого. Что вы думаете о дяде — полной противоположности племяннику? Предлагается философ со старым лицом, но молодым сердцем! Не раздумывая долго, соглашайтесь!
