Склянки, горшки, реторты, весы на двух Длинных столах, маленькая плавильная печь были предназначены для опытов. С их помощью Гревилл изучал состав пород, чтобы определить, как лучше их использовать.
Когда он рассказывал все это Эмме и матери, глаза его сияли, их неведение он встречал снисходительной улыбкой, без устали стараясь объяснить им все в самой доходчивой форме.
Следующая комната походила на антикварную лавку. Стены были сплошь покрыты старинными изображениями святых католической церкви в темных рамах. У них были странноватые, более чем стройные фигуры в одноцветных, похожих на рясы одеждах; сквозь матовую кожу худых лиц, сухих ступней и ладоней, казалось, просвечивали кости скелета. У одних головы были увенчаны коронами, в руках — лилии, другие волочили на себе груз тяжелых крестов, третьи указывали пальцами на свои выступавшие из груди ярко-алые сердца, пылающие огнем, как факелы. И все они выражали экстатический восторг, будто возвышавший их над земными страданиями.
На столах, постаментах, консолях лежало старинное оружие и утварь. В трех стеклянных шкафах видны были римские вазы, покрытые черной или разноцветной росписью. Дядя Гревилла, сэр Уильям Гамильтон, извлек, их при раскопках Помпеи из лавы Везувия и доверил сохранение этих бесценных сокровищ племяннику. Тут же рядом на книжной полке блистательно были представлены оба многотомных труда господина посла о его наблюдениях у Везувия и о Флегрейских полях[52] в Королевстве обеих Сицилий. Но меж полуистлевших свидетельств ушедшей культуры, с одной стороны, и бледных проповедников отречения от земной жизни — с другой, сияя ничем не прикрытой наготой, простерлось, соперничая с живым, тело прекрасной женщины.
«Венера» Корреджо.
С высоты мольберта, выступая из тяжелой золотой рамы, она посылала улыбку, затаившуюся в уголках полных приоткрытых губ. Казалось, она победно смеялась и над мирской суетностью, и над религиозным отречением, над язычеством и христианством, над чувствами, мыслями и стремлениями прошлого и настоящего: отрицайте меня в своей близорукости, отворачивайтесь от меня сколько вам угодно! Все равно вы всегда вернетесь ко мне. Я мать и властительница всего, что было, есть и будет.
Гревилл нашел покрытую пылью, полуистлевшую картину в одной из лавок предместья, купил ее за гроши, притащил домой и кропотливо работал над ее реставрацией. На ней не было знака Корреджо. Но он не сомневался, что она принадлежит кисти великого итальянского мастера. А если это удастся доказать, то эта картина — почти состояние.
