Мать жила на острове Белой Цапли, где все мы когда-то были семьей, – я бы сказала «заурядной» семьей, не считая того, что жили мы прямо по соседству с бенедиктинским монастырем. Нельзя жить по соседству с тридцатью или сорока монахами и считать это заурядным.
Обломки взорвавшейся лодки отца выбросило на принадлежавшую монастырю землю. Несколько монахов принесли доску с надписью «Морская Джесс» и отдали ее матери как трофейный флаг. Она невозмутимо развела в очаге огонь, потом позвала Кэт и Хэпзибу, еще одного члена их троицы. Они пришли и стояли рядом с монахами, пока мать церемониально бросала обломки доски в пламя. Я смотрела, как доска сгорает и буквы на ней становятся черными. Я иногда вспоминала это, просыпаясь по ночам, и даже подумала об этом посреди брачной церемонии. Не было никаких похорон, никакого памятника на могиле, оставалось вспоминать только этот момент.
А потом мать стала ходить в монастырь готовить монахам дневную трапезу, чем и занималась последние тридцать три года. В какой-то степени она была одержима ими.
– Я уж стала думать, что наш островок может кануть в море, а ты даже и бровью не поведешь, – сказала Кэт. – Сколько времени прошло? Ровно пять лет, шесть месяцев и одна неделя с тех пор, как ты последний раз была здесь.
– Похоже на то, – ответила я. Мой последний визит по поводу семидесятилетия матери стал бедствием библейских размеров.
Я взяла Ди, которой было двенадцать, и мы подарили матери ярко-красную шелковую пижаму в восточном стиле из «Сакса», с вышитым на спине китайским драконом. Мать отказалась принять подарок. Причем по самой дурацкой причине. А именно – из-за дракона, которого она попеременно называла то «зверем», то «демоном», то 'символом нравственной растленности». Сказала, что святую Марию Антиохийскую сатана поглотил именно в облике дракона. Неужели я и впрямь думаю, что она ляжет спать в этом безобразии?
Если на нее находило такое умопомрачение, спорить с ней было невозможно. Она засунула пижаму в мусорное ведро, а я собрала чемоданы.
Когда я в последний раз видела мать, она стояла на крыльце и вопила: «Если уедешь, можешь не возвращаться!» А Ди, бедная Ди, которая всего лишь хотела видеть хотя бы полунормальную бабушку, плакала.
В тот день Кэт отвезла нас на паром в своей мототележке для гольфа, на которой маниакально разъезжала по грязным дорогам острова. Всю дорогу она без конца гудела клаксоном, только чтобы Ди перестала плакать.
