Я помог Муштаю подняться. Он еще весь дрожал. Окинув взглядом умирающих охранников, спросил:
— Что с ними делать? Я пожал плечами.
— Разве что добить.
— А если врача?
— Лучше сразу патологоанатома. Не вижу смысла напрягаться.
Муштай зло глянул на меня.
— Конечно, не видишь! Не твои люди.
— Какая разница — мои, не мои… Если не пристрелишь, до вечера будут мучиться.
Он наконец узнал меня.
— Серый? Я кивнул.
— Откуда ты все про все знаешь?
— Много езжу, много вижу.
— Уверен, что уже не помочь?
— Сам, что ли, про Деревья не знаешь?
— Слышал. Но не наблюдал.
Муштай помедлил, потом достал из кобуры «макарыча». Три гулких выстрела раскатились в городском безмолвии. Три тела неподвижно застыли на земле, перестав дергаться в агонии.
Убрав пистолет, Муштай протянул мне ладонь:
— Считай, что я тебе должен.
Я ответил на рукопожатие, хоть якшаться с этим типом удовольствия мне не доставляло. Муштай сказал:
— Ты тут, было дело, двоих из комодовской бригады завалил.
Я насторожился Они первые стрелять начали. Он вдруг скроил кривую усмешку:
— Я знаю. Сколько раз говорил, чтоб, если гоп-стопом промышляют, фильтровали, кого тормозить. Я вообще-то не в претензии.
— Ходят слухи, Комод на твое место метит. Правда, нет? — спросил я без обиняков.
Муштай огляделся по сторонам, будто опасался, что нас могут услышать. Но покой улицы не нарушали ни звук, ни движение.
— Комод много на себя тащит, — процедил он.
— Комод — отморозок, — сказал я. — Ты тоже не подарок, но с тобой жить можно. А вот если Комод тебя свалит…
— Борзой ты, — огрызнулся Муштай. — Лезешь не в свои огороды. Думай, с кем базаришь!
— Слушай, — сказал я. — Мы тут с глазу на глаз. Выеживаться не перед кем.
Ты над своими верховодишь, вот и верховодь. Мне дела нет, что ты со
Святошами грызешься, на Работяг наезжаешь и с Ментами заигрываешь. Я сам по себе. А если меня и зароют, то вместе с теми, кто наедет. Но я не хочу, чтобы окончательный беспредел наступил. Так что, считай, я на твоей стороне. А пальцы гнуть передо мной незачем.
— Странный ты тип, — задумчиво произнес Муштай. — Ездоки и кроме тебя есть.
Но ты будто нарочно по остряку ходишь. Думаешь, если тебе фартит, так это навсегда? Один, хоть ты и тот еще волчара, рано или поздно все равно нарвешься. При твоих наклонностях особенно. Иди ко мне, в обиде не останешься. Могу и работенку для начала предложить.
Мне не понравились его слова. То, что он думает, что я сам по себе, это нормально, так и должно быть. А вот что я кажусь ему странным — это плохо.
