Мартин сложил листы корректуры, и это механическое занятие помогло ему немного справиться с волнением, вызванным встречей, которой он столь нетерпеливо ждал. И опять-таки, как много раз впоследствии, его молчание и неспособность вести разговор восполнялись Алехандрой, всегда или почти всегда угадывавшей его мысли.
Она взъерошила ему волосы рукою, как взрослые обычно ерошат детям.
– Я тебе говорила, что мы опять встретимся. Помнишь? Но я же не сказала – когда.
Мартин взглянул на нее.
– Может, я тебе сказала, что мы увидимся скоро?
– Нет.
И вот так (говорил Мартин) началась эта ужасная история.
Все было необъяснимо, непредсказуемо. Они встречались в самых нелепых местах, вроде холла Провинциального банка или моста Авельянеда. И в любое время, хоть в два часа ночи. Все было неожиданно, ничего нельзя было предвидеть или объяснить: ни ее веселых минуток, ни ее ярости, ни дней, когда она, встретясь с ним, не открывала рта – так и уходила. Ни ее длительных исчезновений. «И все равно, – говорил Мартин, – это была самая чудесная пора моей жизни». Но он понимал, что долго это не протянется, все было слишком по-сумасшедшему, было – я это вам уже говорил? – как взрывы нефтяных цистерн в ночную бурю. Хотя иногда, очень-очень редко, она, казалось, рядом с ним отдыхала, словно она была больная, а он был санаторий или солнечное место в горах, где она могла наконец прилечь в тишине. А то вдруг являлась вся взбудораженная, как бы в надежде, что он ей даст воду или лекарство, что-то совершенно необходимое, а потом снова удалялась в темный, дикий край, где как будто жила всерьез.
– И куда мне не было доступа, – заключил он, глядя в глаза Бруно.
– Вот здесь, – сказала она.
Слышался сильный аромат жасмина. Решетчатая ограда была очень ветхая, по ней вилась глициния. С трудом, скрежеща, открылась ржавая калитка.
В темноте мерцали лужи после недавнего дождя. Было видно, что в одной комнате горит свет, но тишина стояла такая, словно в доме никто не жил. Они прошли по запущенному, заросшему сорняками саду, по тропинке вдоль боковой галереи с чугунными колоннами. Дом был старый-престарый, окна выходили в галерею, на них сохранились старинные решетки колониальной эпохи, да и большие плиты, которыми была вымощена галерея, видно, тоже были тех времен, они кое-где ушли в землю, стерлись, потрескались.
Раздался звук кларнета: бессвязная музыкальная фраза, томная, нечеткая и назойливая.
– Что это? – спросил Мартин.
