— Замечательно! Тогда зовите.
— А вот это невозможно.
— Почему?
— А потому, что ему со вчерашнего дня разрешены прогулки за пределами госпиталя, и он немедленно этим воспользовался.
— Так, — протянул Анзор Тамбулиди, — где же мне его теперь искать? Может, подскажете?
— Почему бы и нет?
— Так где? В каком поле искать ветра?
— На центральной площади. Там сегодня митинг. Так что, товарищ майор, — посочувствовала она, — вам придется искать не ветра в поле, а иголку в стоге сена.
— Это не беда! — бодро ответил Анзор. — За ветром еще и гоняться надо, а иголку только искать.
Костя Калина ходил с палкой, выструганной собственноручно из ясеневой ветки. На палке торчали симпатичные сучки. Было бы не худо одеть их в серебро. Тбилиси славится мастерами по этому делу. Да, надо бы… После войны. На память. Если останется жив. Если минует его вражеская пуля.
т
Калина пристроился на краю площадки, на выходе из узкой уличной щели, между старинными, возведенными не на один людской век, каменными домами. Он никогда не лез на глаза, он старался даже в толпе оставаться неприметным, чтобы никто не мешал его мыслям и чтобы он сам, даже невольно, не помешал кому‑то. Кроме того, еще слегка побаливало в груди, и Костя берегся всего, чтобы скорей выздороветь, чтобы как можно быстрей вернуться к побратимам — окопникам.
К сожалению, совсем не громкие это слова — жизнь и смерть, а ежедневная будничность, которая питается последним вздохом солдата и умывается последней каплей его горячей крови. Вспоминая о павших и живых друзьях, Костя испытывал порой стыд. Стеснялся чистых простыней и горячей еды. Он укорял себя за то, что торчит в госпитале, как ему казалось, тыловым дармоедом.
А на площади — человеческое море, затопившее не только мостовую, но и прилегающие улицы. Люди заполонили все балконы. Над пилотками и военными фуражками, горскими папахами и кубанками, черными платками вдов и матерей погибших сынов трепетали военные знамена, транспаранты и плакаты.
Костя вглядывался в сбитую за ночь трибуну, покрытую кумачом, которая поднялась посреди густого человеческого моря и с которой гневно и страстно звучали знакомые еще с мирных времен голоса академиков Орбели и Бериташвили, Героя Советского Союза Гакохидзе и бакинского нефтяника Харитонова, и очень выразительно — писателя Киходзе, поэта Самеда Вургуна и народной артистки СССР Айкунаш Даниэлян. Их голоса сливались в единый могучий голос, звавший на беспощадную борьбу с фашистскими захватчиками. И этот голос, усиленный громкоговорителями, слитый воедино в «Воззвании ко всем народам Кавказа», грозно гремел над тысячеголовой площадью:
