В одном месте дорога делала небольшой поворот. Небольшой поворот с уклоном. Поэтому он увидел приближающуюся встречную машину слишком поздно. И резко свернул. Они не столкнулись, но автомобиль потерял управление и врезался в дорожный указатель на обочине.
— Меня убеждали, что это была трагическая случайность, — он качает головой. — Трагическая случайность. Знаешь, в чем особенность трагедии? В том, что в ней всегда присутствует вина за загубленную жизнь. Помнишь, как нас учили в школе? Ну, когда мы проходили Шекспира, — он стоит, не двигаясь, глядя куда-то через окно. Шторы широко распахнуты. Дождь стучит в стекло. Он поднимает глаза вверх, к огням уличного фонаря, и на его глазах слезы.
Он рассказывает, что произошло потом.
О том, что у него пропало желание продолжать учебу.
О том, как он топил свои дни в пьянке и как дошел до того, что боялся просыпаться по утрам, когда на него со всей отчетливостью накатывали воспоминания.
И пока он рассказывает, я думаю о том, что ошибалась в этом человеке. Мне застили глаза его борода, пустые бутылки из-под водки, неспособность говорить вежливо.
Я считала его шумным неандертальцем, пьянчугой. Но пыталась понять, почему он такой.
Интересно, верит ли он в самом деле, что существует альтернативная вселенная, где его брат все еще жив. Где он сам был внимателен на дороге. Поможет ли ему изучение этого вопроса поверить в жизнь после смерти, в параллельную жизнь, где все в порядке.
Он начал пить, чтоб забыться. Что касается грубости, ну что же, это был способ отгородиться от людей. Потому что с горем всегда так, бывает либо одно, либо другое.
Когда умер папа, я никого не хотела видеть, но потом мне захотелось быть с людьми и изливать миру то, что у меня на сердце. Я хотела, чтобы все любили моего отца так, как любила его я. Я хотела, чтобы люди тоже делились со мной воспоминаниями, и мне хотелось делиться с ними своими. Мне хотелось говорить и улыбаться, улыбаться и говорить, потому что, пока я говорила и улыбалась, не думала о конце света, как о спасении.
Но Фрэнк, видимо, относится к мужскому типу скорбящих. К тому типу, который прячет горе в себе и остается с ним один на один.
Он продолжает говорить, а я думаю, как же выглядел тот прежний Фрэнк. Тот, который стирал свою одежду. Тот, который мылся, которому не нужно было пить, чтобы как-то прожить день. Тот Фрэнк, который, возможно, когда-нибудь вернется.
— С выпивкой я покончил, — говорит он. — Год назад я не пил совсем, поэтому нельзя сказать, что это такой уж подвиг.
