— А где Леон и Энрике? — Спросила я.
— Леона я оставил выспаться… Пусть отдохнет, пока готовят обед. –
А Энрике?!
Маноло промолчал и отвернулся.
— Вашего Энрике убили, — ответил какой-то солдат.
— Это был он? — спросила я и кинулась вслед за носилками.
— Стой! — удержал меня Маноло. — Энрике отнесли туда еще утром… Гораздо раньше… Там, выше у истоков реки их всех хоронят. Ребята не взяли тебя с собой, чтобы ты не плакала. Там не надо плакать, там должно быть тихо.
Да, такой обычай: когда человека отправляют на вечный покой, должно быть тихо и торжественно.
— Подождем, пока они вернутся, и поедем домой, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Вечером мы снова собрались на той лужайке, где отдыхали перед последней операцией. Тогда в ней участвовали почти все бойцы оперативной группы. Теперь в отряде не было Амарильо и Энрике, ушел Мануэль, нет с нами сейчас и Артура. Не приходил к нам и тот крестьянин, проводник. Фашисты как-то дознались, что он служил нам проводником, и посадили в тюрьму всех родных: мать, жену и троих детей. Эта тюрьма была в городке километрах в тридцати от линии фронта. Артур предложил организовать нападение на тюрьму и освободить их, но крестьянин отказался. Он надеялся, что их, может быть, еще выпустят, а если сделать налет, да еще неудачный, то всех расстреляют. Артур настаивать не стал, за полный успех никто поручиться бы не мог.
Солнце начало сползать за гребень потемневших гор, из ущелья сырым туманом поднимался холод, шумел поток, пробиваясь между скал, с которых, шелестя и пощелкивая, скатывались камешки. Вершины далеких Арагонских гор еще освещены красноватым закатным сиянием, а ближняя горная цепь уже кажется черной. Перестрелка смолкла. Отбыли последние машины с ранеными. Люди расположились на ночлег кто куда. Мертвые остались одни.
— Надо бы написать родным, — сказала я Сальвадору.
— Писать-то некуда.
Да, писать было некуда. Андалузия в руках фашистов. Брат. Все друзья Энрике были сейчас здесь, на этой поляне.
— Надо ехать, — сказал Клаудио, поднимаясь с земли. — У машины слабые фары, не наскочить бы на кого.
Мы нашли на обочине свой грузовик. Клаудио, как обычно, обошел его вокруг, снял куртку и бросил в кабину на сиденье и оглядел нас, готовы ли? Ребята залезли в кузов, а я устроилась рядом с Клаудио. Куртку-то он положил для меня. Больше мы никогда сюда не вернемся, это я знала точно. Мир только вступал в мировую войну, и мало кто из нас дожил до торжества победы.
