Эксперт покачал головой. Я был виновен во всем, показывал он своим видом, поскольку не удержал порядок в хаосе минувшей ночи.
— Детям сходит с рук только то, что власти им позволяют, — сказал он.
И репортер записал это.
Эксперт оглядел улицу, и мы проследили его взгляд до черных и желтых мусорных мешков, набитых листьями (некоторые лопнули по всей ширине от ударов машин), и оранжевого месива размозженных тыкв — их либо выбросили из машин, либо поставили, точно отрубленные головы, соблазняя старшеклассников прокатиться по ним. Такого рода празднование вошло в обычай, оно стало тем, что олицетворял Хэллоуин: дома, где водится нечисть, костры, озаряющие округу, разрешенное безумие, чучела наших собственных страхов и суеверий, восходящих к темным временам осенних праздников сбора урожая и ритуальных жертвоприношений.
Но эту смерть, это жертвоприношение украшали полицейская лента, трепещущая под холодным дождем, да шипящие и дымящие вспышки, одевающие все химической белизной, которая режет глаза. Съемочная площадка, вот как это выглядело.
Лойс вызвала меня по рации. В конце улицы остановился школьный автобус. От меня требовалось зайти в каждый дом на улице, забрать детей и проводить их до автобуса. Лойс сказала:
— Мать вне опасности.
— Она знает, что девочка умерла?
Наступило молчание, потом Лойс прошептала:
— Нет.
— Почему люди, которые хотят умереть, не могут этого сделать? — спросил я.
— С тобой все в порядке, Лоренс?
— Нет.
Я снова вылез из машины под холодную изморось и пошел по домам. В некоторых из них на экранах была видна эта самая улица в прямом эфире. Было жутковато переводить взгляд с телевизора на ту же улицу. А в одном доме я увидел на экране самого себя. Тип с камерой наводил ее прямо на меня.
Я велел младшим детям взяться за руки и повел цепь несовершеннолетних каторжан к школьному автобусу. Они были как личинки в своих толстых пальтишках с изображениями любимых телевизионных персонажей — Микки-Мауса, Чудо-Женщины, Супермена. В руках у них были коробки с завтраком, на которых красовались яркие Скуби-Ду и Мой Маленький Пони. Камера следовала за нами.
Молодая репортерша спросила:
— Как себя чувствуете, ребята?
Один мальчик робко ответил:
— Мне нельзя говорить с чужими.
И может быть, в этих словах отразился весь ужас того, во что мы превратились.
Репортерша не унималась:
— Но я ведь не чужая. Это же телевидение!
Другой, бойкий не по летам мальчуган отрезал: «Без комментариев!» — будто какой-нибудь искушенный политический пройдоха, и репортерша осеклась. Это выглядело так, словно сценарий был известен и мы только ждали нужной реплики.
