Он бы понял своего хозяина, если бы тот простоял у постели незнакомца часы, а то и дни. Лекарь чувствовал ошеломляющую ответственность перед любым человеком, который (или которая), будучи больным или раненым, доверялся его искусным рукам. Как и Ракель, печально подумал он, хотя некоторые пациенты все же не вызывали у нее такой привязанности, как другие. Но почему этот незнакомец, кем бы он ни был, по пути в Барселону так обеспокоен судьбой Паскуаля, какого-то мелкого чиновника?
Юсуф уже представил, как все они стоят вокруг него до заката, затем идут домой и вновь поднимаются среди ночи, чтобы начать их путешествие. Слишком возбужденный, чтобы ждать дальше, он выскользнул из комнаты в коридор.
Отец Бернат, вечно занятый секретарь-францисканец епископа, стоял возле двери, ничего не делая. На него это тоже было совершенно не похоже. Да и вообще все, за исключением его хозяина и Ракели, вели себя крайне странно.
— Почему бейлиф дежурит у постели Паскуаля? — спросил Юсуф.
Некоторое время назад он обнаружил, что величайшая слабость Берната — любовь к слухам, и он знал обо всем, что происходит во дворце.
— Паскуаль Робер недавно работал на него, — сказал Бернат. — Когда он был здесь в последний раз, Улибе попросил Его преосвященство порекомендовать ему надежного человека, и Его преосвященство предложил ему Паскуаля. Его преосвященство крайне расстроен, — добавил Бернат, словно это был самый непонятный аспект всего инцидента.
— Он должен был ехать с нами? — спросил Юсуф. — Никто ничего об этом не говорил.
— Не знаю, — покачал головой секретарь. — Но на прошлой неделе и он, и его мул исчезли. Посреди ночи.
— Я бы не стал сидеть у постели человека, который оставил меня таким образом, — зевая, сказал Юсуф. — Как бы то ни было, если мы не уезжаем до Улибе Климена, мне лучше вернуться к ним — вдруг я понадоблюсь.
Когда Юсуф вернулся в комнату, лекарь стоял, склонившись над Паскуалем, приложив ухо к груди пациента и положив ладонь на его шею. Ракель стояла у подушки с чистой тряпицей в одной руке и кружкой воды — в другой. Раненому явно стало хуже. Его лицо посерело и осунулось, а тело, казалось, съежилось до костей. Но глаза его были открыты, и он пристально смотрел на Улибе. Схватив большого человека за предплечье, он что-то быстро говорил ему тихим голосом.
Лекарь выпрямился и, отступив назад, негромко позвал:
— Ракель.
— Да, отец, — отозвалась девушка, передавая кружку и тряпицу Юсуфу.
