Караульный вышел, а через несколько минут в комнату вошел Ваня:
— Приказание выполнено, Сергей Васильевич! Сын хана в наших руках.
Тут из-за его спины появилась Сирин. Офицеры замолчали, увидев юношу, в лице которого Запад и Восток слились в нерушимой гармонии.
Шобрин не сдержал изумленного возгласа:
— Какой же это татарин?
— Истинный князь! — воскликнул полковник.
Тарлов не мог не согласиться. Он-то ожидал увидеть паршивого мальчишку в грязном кафтане, но никак не этого гордого юношу, в сравнении с которым и он, и другие молодые офицеры как-то поблекли. Невольно он почувствовал зависть к красавцу заложнику и смутное раздражение, причину которого он не сумел себе объяснить.
— Это и правда сын Монгура? — недоверчиво спросил он у Вани.
Однако ответила ему сама Сирин:
— Монгур-хан мой отец.
Ее голос, пусть и немного высокий для юноши, звучал чисто и звонко, а по-русски она говорила почти без акцента.
Возраст юного татарина по оценке Тарлова, был четырнадцать, самое большее пятнадцать лет. Судя по одежде, мальчишка был отцовским любимчиком, тем более странно было то, что выдали его татары без сопротивления.
На мгновение Тарлова охватила гордость: именно ему удалось захватить в заложники этого красавца — и капитан, широко улыбаясь, оглядел присутствующих. Кирилин просто исходил завистью, хотя ему тоже удалось взять ценного заложника, Ильгура, сына эмира Айсары. Тарлов начал допрашивать юного заложника:
— Как получилось, что ты так хорошо говоришь на нашем языке?
Сирин пожала плечами. Ей пришло в голову, что сначала нужно решить главную задачу, и она враждебно глянула на офицера:
— Я здесь, освободи теперь моего отца. Тогда будем говорить.
— А парень привык приказывать! — добродушно усмехнулся полковник.
Кирилин с проклятиями сорвался с места:
— Ты, грязная собака! Да кем ты себя мнишь? Новым Чингисханом?
Тарлов тоже был ошарашен напором Сирин и обернулся к Мендарчуку, ища поддержки. Полковник кивнул:
— Если Монгур и его люди поклялись в верности царю, они могут идти восвояси хоть сегодня, к тому же тогда нам не придется кормить их.
Кирилин часто закивал, будто ему приходилось оплачивать прокорм заключенных из собственного жалованья, затем прищурился и с ехидством сказал:
— Только пусть сначала татарчонок выпьет рюмку за здравие русского царя!
Он налил рюмку до краев и с силой всунул ее в руку Сирин, она недоверчиво поглядела на прозрачную жидкость и наморщила нос, почувствовав резкий запах. Кирилин и несколько других офицеров смотрели на нее выжидающе — но тут с места поднялся полковник, отобрав у Сирин рюмку, он гневно посмотрел на Кирилина:
