— Вы знаете Марасэна?
— Естественно. Проходимец… Если кто и способен на все, так это он!
Мне пришла мысль, что, возможно, Бурса и Марасэн… Но можно ли представить себе Бурса, который платит Марасэну, чтобы тот избавил его от Эмиля Сурлё? Но я помнил лицо Марасэна. Никогда бы Бурса не совершил опрометчивого шага, чудовищной глупости, отдавшись на милость такого человека, как Марасэн. Нет! Версия никчемная. Но тогда на чем остановиться?
Какое-то время я еще поболтал с Бурса. Уходя от него, я поговорил с лесорубами, которые подтвердили его показания. Могли ли они действовать заодно? Конечно, я решил обязательно установить за ними наблюдение, но в глубине души знал, что они искренни. Тогда я расширил круг своих поисков и за несколько дней перевидал всех тех, у кого мог быть повод для убийства Эмиля Сурлё. Я пришел к выводу, что Марасэн и Бурса оставались единственными подозреваемыми. К сожалению…
У Марасэна никакого алиби, но и никаких мотивов, поскольку он не крал. Бурса, так у того имелись мотивы — месть, но у него же имелось и алиби. Один убил бы без причины. Другой причину имел, но убить не мог. Моя задача казалась заведомо неразрешимой.
«Когда задача поставлена правильно, она уже, считай, решена», — говаривал мне когда-то комиссар Мерлин. Задача-то поставлена правильно, это ясно. Тем не менее решение пришло ко мне лишь несколькими днями позже.
Поскольку только Марасэн мог убить Эмиля Сурлё, то именно он и являлся убийцей. Раз он не мог иметь иного побудительного мотива, нежели кража, так, значит, он наверняка украл содержимое портфельчика. Тем не менее деньги нашлись. А это значило, что кто-то их туда обратно положил. Кто?.. Очевидно, первый, явившийся на место преступления, — Гастон Сурлё. Почему?.. Потому что он с первого же момента понял, что наконец-то у него есть возможность покончить со своим старым врагом Клеманом Бурса. Устранив кражу, которую он немедленно обнаружил, Гастон обставил убийство своего брата как преступление из мести. Бурса, конечно, обвинили бы, или, по крайней мере, ему пришлось бы покинуть кантон. Поэтому-то Гастон отправился к себе, чтобы прихватить три тысячи шестьсот пятьдесят франков и запихнуть их в портфельчик. Три тысячи шестьсот пятьдесят франков! По этому штриху можно измерить степень ненависти Гастона! Но и коварства — тоже! Он хорошо знал Марасэна, в котором мгновенно угадал виновного. Он понимал, что тот припрятал деньги в укромном месте. Он также понимал — любопытная подробность, — что будет наследником своего брата и таким образом три тысячи шестьсот пятьдесят франков в конце концов вернутся к нему!
