Стараясь ничего не забыть, Елена сразу объявляла, что пророку Илие мы дверь открывать не будем.
— Мы же знаем, что он не придет, — говорила она и мне, и самой себе. — А что касается афикомана[5], то подарок ты и так получишь. Не смей ничего красть. Впрочем, даже если тебе захочется, тут не у кого.
И каждый год я получала подарок за то, что не крала афикоман.
Потом наступало время Агады. Елена рассказывала об исходе евреев по-своему, каждый год немного иначе. В зависимости от обстоятельств одни детали опускались, другие выходили на первый план.
— Чем отличается эта ночь от остальных? — задавала она традиционный для седера вопрос и сама же отвечала: — Да всем, всем отличается.
Звук ее голоса постепенно нарастал:
— Египтяне издевались над нами, угнетали нас… и мы стенали… Из заточения взывала я к Господу.
Елена плакала, потому что в ее Агаде все было не так, как много веков назад в Египте, Бог не слышал мольбу, и к рассказу о самом исходе Елена переходила не сразу.
— Мой долг рассказать тебе об исходе из Египта, Элизабет, чтобы ты во все дни своей жизни помнила, как я исходила из Египта.
И она рассказывала, что там, в далекой стране, в большом городе, седер проходил совсем по-другому. Во главе стола восседал уважаемый, мудрый человек, прекрасный, как Моисей, мудрый, как Маймонид, знавший Тору и все тайны Агады. У него были жена и семеро детей.
Все детки удались на славу: голубоглазые, светловолосые, высокие, стройные, совсем непохожие на евреев. Каждый из них мог стать поэтом, ученым, исследователем.
— Каждый из них мог стать кем-то великим, понимаешь? — спрашивала она таким тоном, словно это был один из четырех вопросов Агады.
Закрыв глаза, Елена вызывала в памяти знакомые образы.
— Вот Пепа, будущий врач, а это Мендл, летчик; тут и Сареле, редкая красавица, и Фрида, лучшая учительница.
Вдруг она с испугом обрывала себя и, хотя глаза были все еще закрыты, взволнованно восклицала:
— Я больше не вижу их, я больше ничего не помню! Почему они не выросли? Почему спустя столько лет они выглядят по-прежнему?
Открыв глаза, Елена продолжала рассказ, но водоворот тоски все глубже затягивал ее.
— Отец, похожий на Моисея и мудрый, как Маймонид, был особенным человеком. Он не делал разницы между знатным и бедным, между злым и умным, он любил людей больше, чем любит их Бог… — Она повторила: — Любил больше, чем любит их Бог. Он любил всех.
И каждому члену семьи Елена приносила стул, тарелку, нож с вилкой, салфетку и поминальную свечу.
