Когда-то это платье было для нее самым недосягаемым и самым желанным предметом в мире. Она заполучила его — вот оно, лежит перед ней на кровати, почти такое же пышное и свежее, каким когда-то было упаковано для нее в Париже.
Некогда это платье тоже поставило перед нею, казалось бы, неразрешимую проблему — но вот же оно, здесь, потому что та проблема была в конце концов успешно решена.
А вот уродливый шрам на платье — прожженная насквозь бархатная вставка и оплавленные гагатовые бусины; она не захотела реставрировать платье, потому что хотела, чтобы прожженное платье напоминало ей, что ничто в мире, — природа, люди, жизнь — не совершенно, и ничто не получается в точности так, как было задумано. Судя по всему, в каждой бочке меду непременно было размешано множество ложек дегтя — очевидно, это был закон природы.
Совет платья читался без особого труда: если захотеть по-настоящему и усердно трудиться, желание исполнится — но непременно окажется, что исполнилось оно не совсем так, как хотелось бы, или случится что-то, что всё испортит.
Но, любуясь платьем, за которое некогда она боролась так мужественно, миссис Харрис понимала, что не все так просто. Когда в последний момент в истории с платьем возникла проблема, которая чуть не разлучила ее с вожделенным шедевром Диора, нашелся человек, который помог ей. А кто сейчас мог помочь ей решить, что лучше — отдать ребенка, которого она уже полюбила, человеку явно неспособному стать его отцом, или же вернуть в руки мучителей Гассетов? Не Шрайберы; уж конечно, не миссис Баттерфильд; даже не мистер Бэйсуотер или ее друг маркиз. Решать придется ей самой, и решать быстро, причем она понимала, что к какому бы решению ни пришла, покоя оно ей не принесет. Вот к чему приводит попытка вмешаться в чужую судьбу!..
Она еще немного постояла, глядя на платье — по сравнению с усилиями и жертвами, которых оно ей стоило, платье казалось дешевой тряпкой. И потом… оно было неживым, бессловесным и бесчувственным; когда дрянная лондонская актерка прожгла его — боль почувствовала лишь миссис Харрис, а платью было всё равно. А малыш Генри? Что бы она ни решила — объявить его сыном эгоистичного хама или отдать Гассетам, — последствия ощутит на себе сам Генри. Вполне возможно, что и он, и Ада Харрис будут мучаться в результате всю оставшуюся жизнь… Конечно, настоящая лондонская уборщица способна справиться с самыми сложными проблемами; но эта проблема оказалась ей не по силам. Она не знала, как быть, и ее платье, талисман не могло ей помочь.
