— Что ж, — сказал себе Морис. — Вероятно мне все это пригрезилось. Эта клоака не могла быть ночью убежищем для моей прекрасной феи даже на минуту.
Этот отчаянный республиканец был достаточно лиричен, он пришел к этой мысли, чтобы не потускнел ореол, сияющий над головой его незнакомки. Домой он вернулся в отчаянии.
— Прощай, — сказал он, — таинственная красавица. Ты обошлась со мной, как с ребенком или дураком. Действительно, разве пришла бы она туда со мной, если бы там жила? Нет! Она лишь пролетела там, как лебедь над смрадным болотом. И подобно следу птицы в воздухе, ее след невидим.
В этот же день, в тот самый час, когда Морис в скорбном разочаровании возвращался к себе через мост Турнель, группа солдат муниципальной гвардии во главе с Сантерром[29], командующим национальной парижской гвардии, производила обыск в Тампльской башне, переоборудованной с 13 августа 1792 года в тюрьму.
Особенно тщательно этот обыск производился в квартире на четвертом этаже, состоявшей из прихожей и трех комнат.
В одной из комнат находились две женщины, молодая девушка и девятилетний ребенок, все они были в трауре.
Старшей из женщин было лет тридцать семь-тридцать восемь. Она сидела за столом и читала.
Вторая сидела за вышивкой. Ей можно было дать двадцать восемь — двадцать девять лет.
Молодой девушке было лет четырнадцать, она сидела рядом с ребенком, который был болен и лежал, закрыв глаза, притворившись спящим, хотя, конечно, при шуме обыска уснуть было невозможно
Обыскивающие перетряхивали кровати, рылись в белье. Те, кто закончил поиски, смотрели с наглой неподвижностью на несчастных узниц, которые упорно не поднимали глаз, одна — от своей книги, другая — от вышивки, а третья — от своего брата.
Старшая из женщин была высокая, бледная и красивая. Казалось, она полностью ушла в книгу, хотя вероятнее всего, читала она чисто механически, мысли же ее были далеко.
Один из гвардейцев подошел к ней, грубо вырвал книгу и швырнул на середину комнаты.
Узница протянула руку к столу, взяла второй том и продолжила чтение.
Монтаньяр с яростью вырвал второй том, так же, как и первый. При этом узница, сидевшая у окна за вышивкой, вздрогнула, а девушка бросилась к читавшей и, обняв ее за голову, со слезами прошептала:
— О! Бедная мамочка!
Потом поцеловала ее.
Та, в свою очередь, коснулась губами уха девушки, будто тоже хотела ее поцеловать и сказала:
— Мари, в заслонке печи спрятана записка, возьми ее!
