Тело под простыней не казалось до такой степени окоченевшим, как то, что они видели на каталке в лифте, и Бертеги тут же понял, что его еще не подготовили к вскрытию. Должно быть, Ле Гаррек тоже это заметил, поскольку слегка нахмурился.
Бертеги несколько секунд подождал. Наконец Ле Гаррек повернулся к нему с вопросительным видом, словно ожидая указаний, что именно он должен делать.
Полицейский коротко кивнул служащему, который резким, слегка театральным жестом откинул простыню с лица Одиль Ле Гаррек.
Бертеги невольно отступил и одновременно заметил, что Ле Гаррек на мгновение закрыл глаза. Потому что мертвое тело его матери, хотя и лежало ровно, все же производило жутковатое впечатление: рот ее был открыт, пальцы сжаты в кулаки.
Затем Ле Гаррек, собравшись с силами, шагнул к телу матери и взял ее за руку. Бертеги уже собирался сказать ему, что лучше не делать этого до вскрытия, но удержался.
В течение минуты в комнате не раздавалось ни звука. Юный служащий тактично отошел в сторону, а Бертеги, оставаясь на месте, продолжал краем глаза наблюдать за Ле Гарреком. Тот наконец снял очки, и теперь глаза его были полузакрыты. Он не плакал. Казалось, он молится — его губы слегка шевелились. Бертеги прислушался, но уловил лишь обрывки слов: «Одна… лучит… ужас…» Однако он догадывался, что молитва — если это молитва — не имеет ничего общего с христианским Богом. Создавалось впечатление, что это даже скорее диалог. Или посмертное наставление… или последняя общая тайна… или некая конечная истина.
Или, может быть… послание?
При мысли об этом Бертеги невольно вздрогнул. Было что-то жутковатое в этом зрелище: знаменитый писатель, сжимающий ледяную руку умершей матери и шепчущий ей некое послание, которое нужно передать на тот свет… Тем более что в это же время комиссар вдруг вспомнил дом на рю де Карм и слова горничной: «О, ее сын… она о нем никогда не говорила…»
Затем Ле Гаррек осторожно положил руку матери ей на грудь, снова надел очки и негромко кашлянул.
— Думаю, теперь нам можно уходить, — сказал он, обращаясь к Бертеги. Голос писателя был тихим, но твердым.
Служащий снова накрыл тело простыней, и комиссар и писатель направились к выходу. У двери Ле Гаррек обернулся и спросил служащего:
— Почему у нее такой рот? Я имею в виду, почему он открыт?
Молодой человек слегка смутился.
— Это из-за… вскрытия, — нерешительно произнес он. — То есть… до него тело стараются как можно меньше трогать.
