От школы до нашего дома в снегу протоптана тропинка. Узкая
тропинка, потому что ходят по ней только школьники, да иногда родители на родительское собрание. Школьников по всем нашим девяти этажам и пяти подъездам набирается вместе со мной десятка два, не больше. Взрослые и малышня топают по утрам и вечерам другой дорогой - к детскому садику и автобусной остановке и обратно. Пустырь у нас грандиозный, на нем вполне могут разместиться три футбольных поля и еще для трибун места хватит. Думаю, строители зачем-то его приберегли. Может быть, для того же стадиона.
Ближе к школе на пустыре стоит сарайчик со всякими там дворницкими метлами и ведрами, а ближе к нашему дому даже растут не тронутые строителями тополя. Больше ничего интересного на пустыре нет, кроме разве что звездного неба. Красивое прикрывает пустырь небо, особенно в морозный вечер, когда торопишься по скользкой бугристой тропинке, окна весело светятся, а звезды колючими льдинками висят над головой и перемигиваются как разноцветные лампочки на школьной дискотеке.
В общем, повернул я за угол школы - кое-где в классах еще горел
свет - перекинул клюшку на другое плечо и посмотрел на второй этаж, на
окна нашего шестого-"а". И увидел часть коричневой доски, лысины и
шевелюры великих ученых, портреты которых украшали стену, горшки с
какой-то зеленью на подоконниках и новенькую. Новенькая стояла у
окна, уперев руки в подоконник, и смотрела поверх моей головы и поверх пустыря, и поверх нашей девятиэтажки. Наверное, она смотрела на небо, хотя что там можно увидеть вечером из окна освещенного класса?
С девчонками у меня отношения сложные. Во втором классе я влюбился в
Любу Воронину, это было еще в другой школе, когда мы жили за парком. Я писал Любе разные записки, но она чихать хотела на мою любовь. Потом были еще две или три девчонки, а в пятом классе, уже в этой новой школе, я влюбился серьезно. Она жила в доме с гастрономом около автобусной остановки, и по воскресеньям я часами слонялся у ее подъезда, а когда она выходила погулять с подружками, делал вид, что совершенно случайно забрел в эти края и вообще жду автобуса. Не знаю, чем бы все это кончилось, а я ведь даже футбол из-за нее осенью забросил и пытался сочинять стихи, только после первой четверти она уехала. Папа у нее был военным, я его видел несколько раз, когда он с ней под ручку вышагивал к остановке, и они уехали куда-то в Белоруссию, и я остался со своей любовью у разбитого корыта. Как у Пушкина.
