А теперь послушайте, какое случилось чудо. Когда ей надоело стоять в толпе презренных болтунов, снующих в поисках полезных связей, она отправилась в добровольное изгнание в маленький соседний зал, совершенно пустой. Она — это вы. Такая же, как я, добровольная изгнанница, она не подозревала, что я наблюдаю за ней из-за штор. Так вот, слушайте, она подошла к зеркалу, поскольку, как и я, больна зеркалами, это болезнь одиноких и несчастных, и потом, думая, что никто ее не видит, она подошла вплотную и поцеловала свои губы в зеркале. Это был наш первый поцелуй, любовь моя. Моя безумная сестра, моя возлюбленная, моя возлюбленная с этого первого поцелуя, подаренного ею себе самой. О, ее стройность, о, ее длинные изогнутые ресницы в зеркале — моя душа зацепилась за эти длинные изогнутые ресницы. Взмах ресниц, поцелуй в зеркале — и я понял, что это она и что это навсегда. Считайте меня безумцем, но постарайтесь мне поверить. И вот она вернулась в большой зал, а я так и не подошел к ней, не заговорил с ней, я не хотел вести себя с ней так же, как с остальными.
А вот еще проявление ее величия, послушайте. Несколько недель спустя, на закате, следуя за ней вдоль озера, я увидел, как она остановилась и заговорила со старым мерином, и она говорила с ним с такой почтительностью, моя дорогая безумица, как со старым дядюшкой, и старый ломовой конь мудро и значительно кивал в ответ головой. А потом начался дождь, и она, поискав в повозке, нашла кожух и накрыла им мерина таким жестом… я бы сказал, жестом юной матери. И потом, послушайте, она поцеловала коня в шею, и она сказала ему, должна была ему сказать, я уж ее знаю, мою гениальную, мою безумицу, она должна была ему сказать и сказала ему, что ужасно сожалеет, но ей пора домой, ее ждут, и она вынуждена его покинуть. Но не волнуйся, сказала она ему, должна была сказать, твой хозяин скоро вернется и отведет тебя в сухое и теплое стойло. До свидания, мой дорогой, должна была она сказать, так и сказала, я ее знаю. И она ушла, с жалостью в сердце, с жалостью к этому покорному старику, который тащился без возражений туда, куда укажет его хозяин. До свидания, мой дорогой, сказала она ему, уж я ее знаю.
Я был одержим ею, день за днем, с того самого судьбоносного вечера. О, ее прелесть во всем, ее стройность и дивность ее лица, о, ее туманные глаза, пронизанные золотыми искрами, о, ее отрешенный взгляд, о, задумчивая складка губ, о, чуть выпяченная от жалости и раздумий нижняя губа, о, она, любимая моя. О, эта рассеянная до слабоумия улыбка, когда, спрятавшись за шторами ее спальни, я наблюдал за ней и видел ее маленькие безумства — то она была гималайской альпинисткой в шотландском берете с петушиным пером, то королевой зверей из картонной коробки, — как же я наслаждался ее глупостями, о, моя гениальная и моя сестра, одному мне предназначенная и для меня задуманная, благословенна будь твоя мать, о, как смущает меня твоя красота, когда ты смотришь на меня, я ощущаю нежнейшее безумие и ужасающую радость, я пьянею, когда ты смотришь на меня, о, ночь, о, моя любовь во мне, которую я без конца запираю в себе, и без конца достаю из себя и любуюсь ею, и снова складываю и убираю назад в свое сердце, и храню ее там, о, героиня моих снов, любимая моих снов, нежная сообщница моих снов, о, она, чье имя я пишу пальцем в воздухе или, будучи в одиночестве, на листке бумаги, и я кручу ее имя так и сяк, сохраняя все буквы и переставляя их, я делаю из него множество таитянских имен, имен ее очарования, Риаднеа, Раднеиа, Аднеира, Недираа, Ниадера, Иредана, Денаира — вот имена моей любви.
