— Да чего же нам?.. А тебе?
— А мне в радость. Хотя тоже тоскливо. Но не оттого, что дали, а как о том сообщили в наших газетках. По сообщениям зарубежной печати… Да еще микроскопическим шрифтом, да всего в десять строк, будто речь не о гении, а хрен знает о ком. По сообщениям зарубежной печати, будто у самих глаза на заднице, им зарубежная печать сообщать должна.
Я сорвался-таки с тормозов. Но и у Тихомирова, видно, уже подошло к самой глотке. Все вокруг застыли, глядели на нас вытаращенными глазами.
— Ну да, поэтому ты сразу протест накатал! — выпалил он зло.
— А ты откуда знаешь? — я чуть со стула не свалился.
Господи, неужели гэбэшам уже и это известно? Неужели перехватили?
— Оттуда!
— Ну что ж, хорошо работаешь, Хромополк. Ты только скажи, перехватили мое письмо? Да?..
— В «Правду», что ли?
— Да оставь его в покое!
— Ну кто ж еще мог тебе об этом донести?
— Это мое дело. Ты же передо мной не отчитывался, когда посылал, чего же я должен? Ты думал, как это на кафедре отразится? На всех? Смелый какой выискался!… Один ты, да? Один ты чистенький?…
— Я за кафедру не в ответе.
— Зато она за тебя.
— Вот это-то и хреново. Но не моя вина…
— Так рассуждают — знаешь кто?
— Кто?
Его тащила к выходу Зинаидка, жена его, а Нинуля, став позади меня, тщилась закрыть мне рот ладонью, прижимая меня затылком к своему животу. Танечка Горидзе запрыгала между нами, стараясь унять обоих. Трещала радиола, кто-то плясал, кто-то подбадривал нас смехуечками. Хромополк, вольно или невольно замесивший все это, стоял в сторонке.
— Кто? — рычал я, сквозь Нинулину ладонь. — Кто?!
— Мудаки и провокаторы!
На мудаков я не среагировал (так оно и есть, да к тому же нормальная обиходная, ничего не значащая пришлепка), а на провокаторов…
— Это я провокатор?!
Тихомиров был уже в коридоре. Зинаидка одной рукой прилаживала на нем ушанку, а в другой держала пальто, подставляя растопыренный рукав под его то и дело вырывающуюся руку.
— А то кто же еще! — выдавил он из себя, влезая в рукав.
— Ах так! Ну так знай же, милый мой Алексей Георгиевич, мы живем в тюрьме. Такие вот непровокаторы, как ты, сделали из своей горячо любимой родины тюрьму. И не тешь себя, дорогуша, никакими иллюзиями. Тюрьма! Тюрьма!.. Будка собачья — и та более пригодна для жизни…
Мне было все равно. Лавина — попробуй удержать.
Ясно, что после этого все разошлись. Нинуля сидела у недоеденного разоренного стола, в который она ухлопала столько сил, и тихо плакала. Я же не испытывал ни угрызений, ни страха. Просто было жаль, что выместил все на друге. Ведь он, по сути, чистейшая душа. Защищает меня где может и как может. Теми же глазами смотрит на всю эту дребедень. Только что — не герой. А кто из нас герой? И можно ли от всех геройства требовать? Это они, твари, поделили всех на героев и изгоев, а людям этого не надо, они не могут так. Им жить надо, есть, пить, кормить семью. Кафедрой заведовать.
