Практичные американцы не преминули использовать художественные наклонности Абеля и его технические знания. Тюремная администрация помнила, что у нее в руках находится не только Абель — полковник советской разведывательной службы, но и его двойник Эмиль Голдфус — художник из Бруклина. И Рудольф Абель был назначен заведующим тюремной мастерской прикладного искусства. С присущей ему добросовестностью и увлеченностью Абель взялся за дело. Он быстро освоил новое для него шелкографическое производство. И не только освоил, но и разработал свой технологический процесс, значительно улучшающий качество шелкографических этюдов.
К рождеству Абель изготовил для заключенных свыше двух тысяч рождественских открыток семи разных видов, в том числе на испанском и еврейском языках. И был очень доволен тем, что его творчество понравилось. Открытки быстро разошлись.
В одно из своих посещений Донован получил разрешение осмотреть тюрьму. На фоне общего мрачного впечатления, которое на него произвела атлантская тюрьма, мастерская прикладного искусства, где, как выразился Донован, «над всем царил полковник», ему понравилась. Там же была оборудована и небольшая личная «художественная студия» Абеля. В студии находилось несколько хороших картин, написанных маслом, и шелкографических этюдов, созданных с помощью нового «абелевского» технологического процесса.
Предоставление Абелю возможности заниматься творческим трудом, хотя бы и в тюремных условиях, можно расценить как «пряник» со стороны министерства юстиции. Но министерство не забывало и о «кнуте». 28 июля оно вновь запретило Абелю переписку с семьей под смехотворным предлогом, что будто бы в своих письмах он «сообщает информацию Советам».
Какую информацию мог передавать человек, находившийся в тюрьме уже более двух лет? И как он мог ее передавать, когда все его письма проходили тщательный двойной контроль — тюремного цензора и ФБР, да еще негласную третью проверку в ЦРУ!
Этот нелепый и жестокий запрет вызвал у Абеля такой приступ гнева, которого никто ранее у него не замечал. Он с сарказмом писал Доновану: «Стиль этого правительственного письма привел меня в полное восхищение. Это письмо — шедевр». Абель расценил эту меру как дополнительное наказание и новый нажим на него с целью сломить его волю и склонить к «сотрудничеству».
Абель просил Донована предпринять все, что можно, к отмене этой дискриминационной меры. Но Донован, получив предварительно официальное указание министерства юстиции, ответил: «По нашему закону переписка для вас является привилегией, а не правом. Я не представляю себе каких‑либо практических мер, которые можно было бы предпринять в связи с этим вопросом».
