— Еще посмотрим, что будет дальше, — откликнулась Эди. — Во вторник читка. Заодно и познакомлюсь с моим сценическим сыночком. Ты с Мэтью не виделась?
— Нет…
— Что слышно насчет квартиры, которую они с Рут хотят купить?
Роза прижала ладонь к горлу.
— Молодые успешные профессионалы…
— Дорогая, я так хотела бы…
— Мама, мне не нужен лофт. И работа в Сити тоже.
— А с Беном говорила?
— Ни с кем не говорила.
— Роза, у тебя все в порядке?
Роза зажмурилась, одними губами произнесла «что в лоб, что по лбу» и сказала вслух:
— В полном.
— Если что-нибудь не так…
— Все хорошо. Позвони мне потом, расскажи, как прошла читка во вторник.
— Ладно, — пообещала Эди.
— Как папа?
— Сидит в своем сарае.
— Шутишь?
— Ты думаешь?
— Передай ему привет, — попросила Роза.
— Дорогая…
— «Мистер Пропер» ждет! — перебила Роза и отняла трубку от уха.
В трубке верещал слабый и невнятный голос Эди.
— Пока, мам!
Она медленно вернулась на кухню и устало прислонилась к раковине. Эди на собственной кухне, она — на кухне у Кейт, Мэтт и Рут наверняка покупают чайники от «Алесси» для своей, а счастливые Бен и Наоми вообще не заморачиваются насчет кухни. Роза вздохнула. Она удержалась и не сказала матери по телефону то, что хотела. И знала, что просто не смогла — по давним, давно исчерпавшим себя соображениям преданности и предательства, которые так портят семейную жизнь, по тем же самым причинам, по которым ее мать и сестра матери постоянно созваниваются, а за глаза перемывают друг другу косточки. Роза скрестила руки на груди. Внезапно ее осенило: вместе со слабым лучиком пробудившейся надежды ей подумалось, что мысль насчет тетки — ее удача, и если уж на то пошло, в ненадежной семейной системе поддержки должно быть где-нибудь место для родной тетушки. Роза выпрямилась и положила резиновые перчатки на край сверкающего кухонного стола. А затем в задумчивости вернулась к мобильнику в гостиную.
— Я играю Освальда, — сообщил юноша.
Эди улыбнулась ему:
— Так я и думала.
Он засмеялся, словно фыркнул.
— Нетрудно догадаться, если персонажей всего пять…
У него были тонкие черты лица и худоба, которая у Эди почему-то всегда ассоциировалась с поэтами времен Первой мировой.
— Кстати, у нас один и тот же цвет глаз и волос, — заметил юноша. — Мать и сын.
Эди смерила его оценивающим взглядом.
— Полагаю, тебе достался отцовский рост…
Он усмехнулся.
— Помимо всего прочего.
— Помню, — кивнула Эди. — Ох и пьеса.
— Да уж, не водевиль…
— Значит, на репетициях будем умирать со смеху. Так всегда бывает, когда пьеса мрачная.
