Той старушкой была уважаемая учительница, пенсионерка, сестра нашей знакомой бабуси.
— Мы обе учительницы. Сестра была помоложе. Я ее берегла, чтобы на работу не отправили, — продолжала старушка. — Все сама я ходила за водой. А тут заболела. Лежала с температурой, в забытье. Очнулась как-то, позвала сестру — она не ответила. Меня мучила жажда. Просила пить, когда приходила в сознание. Но ко мне никто не подходил. Не знаю, сколько пролежала в бреду. Когда опомнилась, мне показалось, что сестры нет уже давно. Постучала в стенку. Пришли соседи. Выходили меня. А сестра все не возвращалась. Когда я сама смогла пойти за водой, встретила приятельницу, которая мне и рассказала о том, как погибла сестра. Даже не похоронила я ее, бедную…
Бабушке было о чем рассказать. Она говорила и говорила, словно тем самым хотела облегчить свою исстрадавшуюся душу.
— Горько смотреть на город, — продолжала бабушка, — в развалины превратили его, изверги. Разрушили дома и заводы, театры и школы. Сотни эшелонов отправили в Германию с награбленными ценностями, а тысячи парней и девчат — на каторжные работы.
От нее мы впервые услышали о страшной, трагической истории — массовом расстреле жителей города в Бабьем Яру, где десятки тысяч людей погребены были заживо, где колыхалась и стонала земля от задыхающихся людей…
Угнетающее впечатление оставил рассказ хозяйки.
При уборке помещений я занозила большой палец правой руки. Занозу удалили, а палец все равно раздуло, и он не давал мне покоя.
— Надо вскрывать, — заявил ведущий, — но будет очень больно. Разрез придется делать глубокий.
— Давайте под наркозом, — прошу я.
— Можно и под наркозом, — соглашается он, вспомнив наш спор о том, как я напрашивалась на наркоз, чтобы узнать, что чувствуют в это время больные. — Предоставляю тебе возможность испытать эту процедуру.
И вот я на перевязочном столе.
— Считай, — говорит Ирина Васильевна, наложив на нос маску.
— Раз, два… три-и, — выдохнула еле слышно.
— Считай! — кричит врач.
Слышать — слышу, а слово сказать не могу.
— Да она уже спит, — произносит Шура, стоящая у стерильного стола.
Вот взяли руку и начали обрабатывать спиртом, затем йодом. Пытаюсь крикнуть: «Стойте, не режьте! Я еще не уснула…» Почувствовала адскую боль. «Как бы разрыв сердца не произошел от такой боли», — думаю. Подтягиваю к себе руку.
— Подожди завяжу, — произносит Ирина Васильевна.
— Очень больно, — шепчу. Громкого голоса нет.
— Ну да, больно. Сама уснула, даже «три» не успела сказать, — смеется врач.
