Жильцы поочередно дежурили с наступлением темноты и до рассвета. Наблюдали, не мелькнет ли в чьих-то плохо замаскированных окнах огонек. Если замечали, сразу же предупреждали об этом.
Начались учебные воздушные тревоги. Медицинских работников перевели на казарменное положение, освободив для этого один из кабинетов медпункта.
Меня перевели на ставку медицинской сестры, хотя я еще не имела соответствующего образования. Сидела с врачами на приемах и аккуратно выполняла все, что полагалось, но постоянно думала: все равно уйду на фронт! Решение свое держала в тайне.
Шли практические занятия в госпитале. Учили ухаживать за ранеными в палатах, перевязывать, снимать и накладывать гипсовые повязки. Запомнился день, когда вся группа присутствовала на первой операции — ампутации нижней конечности.
Некоторые из девчат не выдержали, ушли из операционной. Руководитель группы просил и меня, побледневшую, выйти, но я отказалась. Решила до конца проследить за ходом операции. Нужно привыкать ко всему сейчас, думала я, там некогда будет падать в обмороки.
Учеба подходила к концу. Преподаватель, который вел в группе военное дело, сообщил, что после окончания курсов, с получением удостоверения, нас поставят на военный учет, что могут отправить и на фронт.
— Ура! — не выдержала я.
После окончания занятий, получив положенные документы, я в тот же день отправилась в военкомат. Подала в окошечко знакомому военному и спрашиваю:
— А теперь сколько еще ждать придется?
— Вот так история! — удивился он. — Теперь-то, пожалуй, скоро вызовем.
Повестка пришла через день — восьмого марта сорок третьего года…
Моя старшая сестра Нина, с которой я вместе жила, заметив необычно приподнятое настроение, недоуменно произнесла:
— Чему ты радуешься? Это же повестка!
По рассказам мужа она уже представляла, что такое война.
— В том-то и дело, Ниночка, что это повестка, которую я ждала целый год.
— Глупая, что ты наделала?! — сокрушалась она.
…Ближе к фронту больше разрушений от налетов и бомбежек вражеской авиации. Вдоль железной дороги чаще встречаются сгоревшие хаты, на месте которых остались лишь полуразрушенные печи с торчащими трубами.
На одном из разрушенных полустанков заметили одинокого мальчика лет семи. Странно было видеть ребенка среди развалин.
Эшелон остановился у семафора. Мальчик спрятался за печь.
— Малыш, подойди сюда, — позвал кто-то.
Но он стоял, выглядывая из засады.
— Иди, не бойся. Гостинцы тебе дадим.
