Ведь мы видим каждый день, что обидные шутки вызывают оскорбления, о которых и не думали. Этот скряга не обладает такой способностью, чтобы вынести шутку столь обидную, как эта, которая неизбежно должна быть такой. Я не собираюсь вмешиваться в это, потому что я поступал бы против своего собственного мнения, ибо это несправедливый и дурной поступок; я не буду удивлен, что он даст себя обмануть тем, чего он желает, но меня удивил бы тот, кто захотел бы обманывать его, не ожидая от этого большего удовольствия, чем совершить дурной поступок.
Они ушли и наконец сыграли с ним очень обидную шутку, выдав меня за ее автора. Они заставили его строго поститься три дня, питаясь только четырьмя унциями хлеба, двумя унциями изюма и миндаля и двумя глотками воды, а перед этим сняли мерку с его тела на очень белой стене, отметив его высоту вбитым маленьким гвоздиком или штифтиком. Он выполнял свою диету, а его сестры растирали ему по совету злых шутников руки и ноги каждый день утром и вечером; уставши, бедняжки спрашивали его:
– Брат, для чего это делается? – а он отвечал им:
– Дуры, не вмешивайтесь в мужские дела.
Все эти три дня воздержания и растираний он на рассвете поднимался на плоскую крышу и становился, обратясь в сторону восходящего солнца, делая известные жесты, какие они ему предписали, против туманов Вальядолида; это он проделывал весьма точно, как и все остальное. Когда истекли три дня, а мозги его наполнились туманом, он пришел к этим плутам с таким лицом, словно это была голова мандрагоры, и потому, что он был таким истощенным и худым, – он казался выше. Один из них пошел к белой стене, где его измеряли, и, переставив гвоздик на два пальца ниже, заткнул дырочку кусочком белого воска, который был только что сделан на свечной фабрике, белым и очень ровным. Послали его смериться, и так как он ударился затылком о гвоздик, он был вне себя от радости, считая, что он вырос настолько, насколько ниже был вбит гвоздь.
Он пришел, смеясь во весь рот, так что был похож на ободранную обезьяну, и бросился к ногам того, кто заставил его вырасти. Они сказали ему, чтобы он замолчал, потому что в противном случае прирост пропадет и что самое трудное ему еще предстоит сделать. Он сказал, что он готов сделать все, чтобы не уменьшиться в росте, хотя бы для этого нужно было спуститься в ад.
– Да не меньше того, – сказали они и велели ему в ту же ночь между одиннадцатью и двенадцатью часами прийти в одно помещение в очень узком переулочке, проходившем под мрачными и темными домами, одному и без света, и там ему скажут, что ему надлежит делать. Он совсем смутился из-за предстоящей ему трудности, но наконец сказал, перепуганный до последней возможности:
