Вся бесконечная грусть северных прерий навалилась на него. Он не знал наверняка, как это произошло, монтировки или настоящий несчастный случай, кровь, заливающая горло Джека и никого рядом, чтобы перевернуть его. В шуме ветра он слышал сталь, ломающую кости, глухое дребезжание спиц обода колеса.
«Он похоронен у вас?» Он хотел проклясть ее за то, что она позволила Джеку умирать на грунтовой дороге.
Тихий техасский голос донесся по проводам. «Мы поставили памятник. Он говорил, что хочет быть кремированным, а пепел должен быть развеян на Горбатой горе. Я не знаю, где это. Так что он был кремирован, как он и хотел, и как я и сказала, половина его пепла была предана земле здесь, а оставшееся я отправила его родителям. Я подумала, что Горбатая гора была где-то там, где он рос. Зная Джека, это вполне могло быть место, где поют синие птицы и есть родник из виски».
«Мы пасли овец на Гобатой горе одним летом», — сказал Эннис. Он едва мог говорить.
«Его родители все еще в Лайтенинг Флат?»
«О да. Они будут там до смерти. Я никогда не видела их. Они не приезжали на похороны. Вы можете встретиться с ними. Я полагаю, что они были бы рады, если бы его воля была исполнена».
Без сомнения, она была вежлива, но тихий голос был холоден как снег.
Дорога к Лайтенинг Флат пролегала через пустынные земли с покинутыми ранчо, встречающимися через каждые восемь-десять миль — строения, зияющии выбитыми окнами сквозь сорняки, упавшие заборы загонов. На почтовом ящике можно было прочесть — Джон К. Твист. Ранчо было небольшим захудалым местечком, заросшим молочаем. Загоны были слишком далеко, чтобы рассмотреть в каком они состоянии, видно было только, что они в темных проплешинах. Крыльцо перед фасадом вело к крошечному, оштукатуренному коричневым дому из четырех комнат — две внизу, две наверху.
Эннис сидел за кухонным столом с отцом Джека. Мать Джека, крепкая и осторожная в движениях, как выздоравливающая после операции, сказала, «Хотите немного кофе, да, наверное? Кусочек вишневого пирога?»
«Спасибо, мэм, я бы выпил чашку кофе, но я не смогу сейчас съесть никакого пирога».
Старик сидел тихо, его руки были сцеплены поверх пластиковой скатерти, уставившись на Энниса с сердитым, знающим выражением. Эннис узнал в нем распространенный тип людей, желающих быть затычкой в каждой бочке. Он не смог разглядеть много от Джека в любом из них. Вздохнул с сожалением.
«Я очень расстроен из-за Джека. Невозможно передать, как плохо я себя чувствую. Я знал его очень долго. Я приехал, чтобы сказать вам, что, если вы хотите, чтобы я развеял его пепел там, на Горбатой горе — его жена говорит, что он так хотел — то я был бы рад сделать это».
