После этого ко мне в келью послали послушницу, чтобы она спала вместе со мной и, вероятно, слушала, что я говорю во сне. Я не могла заснуть рядом с ней. Это казалось мне чудовищным, меня раздражал сам ее запах. Она не была мне ровней, она была монахиней низшего ранга, потому не пользовалась ни духами, ни помадой. Ничем не замаскированный запах молока, мыла и потной кожи действовал мне на нервы. Так я ей и заявила. Я требовала, чтобы меня окружили девушками моего круга и положения, настаивая на том, что привыкла к более утонченной компании. Моя стража выскользнула из кельи, плотно сжав губы, чтобы донести на меня. Аббатиса лично явилась ко мне, чтобы отругать.
— Существует разница между исключительным человеком и человеком утонченным, — сказала она мне ровным, неприветливым голосом. — Эти скромные женщины имеют кроткий нрав. Ты, которая поддалась всем возможным порокам, не смеешь считать себя лучше их. Зло наущает тебя требовать общества людей, которые пахнут лучше, чем твоя совесть.
Я решила, что терять мне больше нечего, я ее не боялась.
— Разве мы не в Венеции? — саркастично поинтересовалась я. — Неужели мы уже на небесах, где происхождение не имеет значения, все женщины равны и положение в обществе никому не интересно?
Аббатиса смотрела на меня, дрожа от ярости. Ее губы беззвучно шевелились. Она выбежала из моей кельи, и я услышала, как она быстро, что не приличествует ее положению, побежала прочь по коридору, огибая монахинь, которые, как обычно, терли тряпками деревянные панели, блестящие от постоянной полировки. Без сомнения, аббатиса хотела и меня заставить заниматься этим. Но как бы дурно я себя ни вела, моя фамилия кое-что значила. После этого случая меня оставили в келье одну. Меня кормили, поили и игнорировали.
Очень скоро появилась новая пытка — когда я спрашивала о моем возлюбленном, они качали головами, как будто не понимая, о ком речь.
Я снова и снова выкрикивала его имя. Они делали вид, что ничего не понимают, улыбались, словно я играла с ними в детские игры. Я кричала, а они отворачивались со словами:
— Нет такого человека.
Они не позволяли мне изливать им душу. Как только я начинала рассказывать о своем положении, они тут же исчезали, и мне оставалось поверять свои беды отвратительным мокрым стенам со стекающими каплями влаги, похожими на слезы сочувствия. Это было единственное проявление сочувствия, которое я видела в монастыре Святого Захарии.
Как только я окрепла настолько, что могла ходить, меня потащили в часовню замаливать грехи страсти и непослушания. Я кричала на сестер:
