В конце коридора, у последней двери справа Торин остановился, испустил печальный вздох и повернул дверную ручку.
- Будь осторожен там. - Затем он отошел в сторону, позволяя Страйдеру пройти мимо него без малейшего намека на контакт.
Первым, на что обратил внимание Страйдер, был воздух. Густой и темный, он даже смог учуять запах серы ... пепла обугленных тел. И услышать звуки ... О, боги, звуки. Крики, царапающие уши, приглушенные, но незабываемые.
Тысячи и тысячи демонов танцующих вместе, создающих головокружительный хор агонии.
Он остановился в ногах у кровати, всматриваясь вниз. Амун корчился на матрасе, прижимая уши, стеная и крича. Нет, осознал Страйдер секундой позднее. Эти стоны и крики издавал не его друг. Они исходили из него. Амун молчал, приоткрыв рот в беззвучном крике, он не мог остановиться.
Его темная кожа была изодрана в клочья, эти ленты покрывала где-то засохшая, где-то совсем свежая кровь. Как бессмертный воин, он быстро исцелялся. Но эти раны ... они выглядели так, словно чуть поджив, раздирались снова.
И снова. Его татуировка-бабочка, знак его демона, когда-то обвивала его правую икру. Но сейчас она двигалась. Поднялась по ноге, расплылась на животе, разбилась на сотни крошечных бабочек, собралась в одну и затем исчезла за спиной.
Как? Почему?
Дрожа, Страйдер изучал лицо своего друга. Ресницы Амуна слиплись, словно склеенные, а глаза настолько опухли, что ему казалось, будто там спрятаны мячи для гольфа. О, боги. Тошнота скрутила желудок Страйдера, наполнив желчью рот. Он знал, что означали эти отёки, знал, что значат эти следы ногтей.
Амун пытался вырвать себе глаза.
Чтобы не видеть?
Это была последняя связная мысль Страйдера. Последнее, что он осознавал.
Его полностью накрыла тьма, ворвалась в него, заполняя его разум, поглощая его. У него же есть перевязи с кинжалами по всему телу, вспомнил он. Он должен вынуть их, воспользоваться ими. Нарезать на кусочки, ах, кого бы изрезать. Себя, Амуна. Ангелов, что за пределами этой комнаты. Весь мир. И потечёт кровь, ярко алая. И плоть будет изодрана, словно старая сгнившая тряпка, и кости расщепятся на крошечные осколки, что покроют пол, способные потревожить лишь пыль.
И будет он пить кровь и пожирать кости, но не они восстановят его силы. Нет, он будет жить криками и воплями, что вырвет силой. Он будет купаться в ужасе, упиваться горем. И он будет смеяться, ах, как он будет смеяться.
Он засмеялся, и эти жуткие крики стали музыкой для его ушей.
