Дедушка ушел в кухню вместе с бабушкой. Мама задумалась. Я знал, что она пытается представить себе, что будет, если дедушка назовет миссис Уильямс глупой женщиной.
Утром в субботу мы с мамой вышли из нашей квартиры в Грейт-Нек на рассвете. На мне был вельветовый пиджак и вельветовые брюки. У дедушки в доме мама с бабушкой долго возились с моим галстуком, коричневым и очень широким. Ни та, ни другая не знали, как завязать виндзорский узел.
— Может, пусть идет без галстука? — предложила бабушка.
— Нет! — отрезал я.
На лестнице послышались шаги. Мы все трое обернулись и увидели медленно спускающегося дедушку. Волосы гладко зачесаны назад, щеки выбриты до синевы, брови, волоски в носу и в ушах выщипаны. На нем был жемчужно-серый костюм, который оттенял черный галстук, и ирландский льняной платок. Он выглядел еще изящнее, чем когда ходил на свои тайные рандеву.
— Что, черт возьми, п-п-про… пр-ро… происходит? — поинтересовался он.
— Ничего, — хором ответили завороженные мама и бабушка.
— Мы не можем завязать галстук, — сказал я.
Дед сел на «двухсотлетний» диван и жестом подозвал меня к себе. Я подошел к нему и стал между его колен. «Глупые женщины», — прошептал я. Он подмигнул. Потом дернул меня за галстук. «Дерьмо, а не галстук». Он пошел наверх и выбрал галстук из своего платяного шкафа, потом накинул его мне на шею и завязал быстро и умело. От деда пахло лосьоном после бритья с ароматом сирени, и мне захотелось обнять его. Но мы уже торопливо выходили из дома, а бабушка с мамой махали нам вслед, будто мы отправлялись в долгое странствие.
Пока «Форд Пинто» пыхтел по Пландом-роуд, я смотрел на дедушку. Он не проронил ни слова. Когда мы проехали Шелтер-Рок, я понял, что все это ужасная ошибка. Либо дедушка напряжен из-за предстоящей встречи с новыми людьми, либо раздражен из-за того, что ему приходится жертвовать своей субботой. Какова бы ни была причина, он обижен, а когда дедушка обижен, он может сказать нечто такое, о чем жители Манхассета будут вспоминать лет пятьдесят. Мне захотелось выскочить из машины, убежать и спрятаться.
Однако с той минуты, как мы въехали на школьную стоянку, дедушка переменился. Он не то чтобы стал вести себя идеально, просто это как будто был вовсе не он, а кто-то другой. Он вышел из «Пинто» так, словно выходил из лимузина на церемонии вручения «Оскара», и проследовал в школу с таким видом, будто был ее спонсором. Я держался рядом, когда мы встретились с учителями и отцами других детей. Дедушка положил руку мне на плечо и превратился в Кларка Гейбла. Он перестал заикаться, его манеры стали мягче. Теперь он был элегантным, остроумным, самокритичным и, главное, вполне в своем уме. Я представил его миссис Уильямс, и через несколько секунд мне показалось, что она положила на старика глаз.
