Когда мы возвращались к дедушке, мать настаивала, чтобы мы время от времени выезжали на прогулку — развеяться и восстановить душевное равновесие. В воскресенье днем мы садились в наш тронутый ржавчиной «Ти-Берд» 1963 года, звук мотора которого напоминал выстрелы пушки времен гражданской войны, и отправлялись на прогулку. Сначала мы ехали на Шор-драйв, самую красивую улицу Манхассета, где стояли дома с белыми колоннами, превосходящие по размерам городскую ратушу; у некоторых задний двор выходил на пролив Лонг-Айленд. «Представь, что ты живешь в одном из таких роскошных домов», — говорила мама. Она парковала машину возле самого большого особняка — единственного, у которого были желтые ставни и терраса, опоясывающая все здание. «Представь, что ты лежишь здесь летним утром, — говорила она, — окна открыты, а с воды дует теплый бриз, покачивая занавески».
Во время наших прогулок почему-то всегда стоял туман и шел дождь, поэтому мы не могли выйти на улицу и получше все рассмотреть. Мы сидели в машине с заведенным мотором и включенной печкой, и «дворники» ездили туда-сюда по лобовому стеклу. Мать разглядывала дом, а я разглядывал ее. У нее были блестящие каштановые волосы до плеч и зеленовато-карие глаза, которые становились еще зеленее, когда она улыбалась. Однако самым типичным для нее выражением лица являлась маска самообладания, будто она аристократка, позирующая для портрета. Женщина, которая могла быть не только нежной и хрупкой, но и, вне сомнения, жестокой, когда защищала тех, кого любит. Глядя на некоторые фотографии матери, я вижу, что она осознавала эту свою способность — в тяжелые времена забыть о деликатности и бороться насмерть — и в какой-то степени гордилась ею. Фотоаппарат сумел запечатлеть ее гордость, которую семилетним мальчишкой я не замечал. Единственное, чем, по моим детским наблюдениям, мама гордилась, — это своим чувством стиля. Она казалась миниатюрной и стройной и интуитивно понимала, что ей идет. Даже когда мы бедствовали, она умудрялась выглядеть элегантно.
Мы сидели так некоторое время, пока владельцы дома, услышав шум мотора «Ти-Берда», не начинали выглядывать из своих окон. Тогда мама трогалась, и мы отправлялись на юг, в сторону Пландом-роуд, через торговый квартал, начинавшийся от «Диккенса» и заканчивавшийся у церкви Святой Марии. Мне нравилось, что противоположными полюсами Манхассета были два по-своему священных места, где собирались посвященные группы взрослых. За церковью Святой Марии мы поворачивали налево на Северный бульвар, потом сразу направо на Шелтер-Рок-роуд, проезжали сам Шелтер-Рок — ледник весом в тысячу восемьсот тонн, сползший из южной части штата много веков назад, словно один из стеклянных шариков, которыми я играл на детской площадке в начальной школе. Школа находилась в миле оттуда и тоже называлась «Шелтер-Рок». Шелтер-Рок окружали легенды. Несколько столетий назад твердыня ледника якобы служила естественным укрытием для людей, защищая их от зверей, непогоды и врагов. Монументальный камень, к которому с благоговейным трепетом относились все, кто жил вдоль залива Манхассет, был затем восхвален голландскими фермерами, выращивавшими коров, приехавшими в Манхассет в поисках лучшей жизни в начале XVII века. Потом камень перешел к миллионерам, которые в начале XIX века построили вдоль него свои огромные поместья. Если у дедушки нам станет совсем плохо, думал я, мы с мамой смогли бы жить у Шелтер-Рока. Мы могли бы спать в его тени и готовить пищу на открытом огне — условия суровые, но не намного хуже того, как мы жили тогда.
