Станислав одним прыжком очутился возле подоконника. Даже не успел почувствовать боли в ноге. Немец вот-вот мог вернуться. Стасик стоял у дверей, чутко прислушивался, не приближаются ли тяжелые шаги.
Станислав быстро вынимал пластинки из сушилки, страшно боясь выронить хоть одну. Нагнулся, поднял листки бумаги — один, второй, стараясь действовать как можно быстрее, — и обернул пластинки.
Успел.
Он смотрел на маленький, незаметный пакетик, затерявшийся среди стопок перевязанных, приготовленных к выносу книг.
Стеклянные пластинки, которые так легко разбить… Книги, которые так легко может уничтожить пламя…
Есть ли какой-нибудь смысл в их спасении? Быть может, это и будет памятником девушке с косами цвета спелой пшеницы, с голосом, в котором слышалось пение скрипки, и ее брату, похожему на сельского пастушка, искавшего в небе новые звездные миры?!
«Exegi monumentum aere perennius…»[30] — шепнула память строки Горация.
Может быть, это памятник куда более прочный, чем бронза, памятник всем замученным, всем убитым, попытка спасения пусть не их жизни, но смысла их существования.
Под тяжестью костыля толстый слой бумаг, покрывавших пол, съехал в сторону, среди них мелькнуло что-то зеленое. У Стасика сверкнули глаза. Он вытащил из-под вороха бумаг свою куртку — должно быть, Марцинка в тот вечер перед арестом высушила и выгладила ее.
Стасик чуть было не принялся стягивать с себя голубой свитер Антека — ведь тогда, в тот последний, проведенный у Миложенцких, вечер он обещал вернуть его и забрать куртку брата. Но, заколебавшись, остановился, вспомнил слова Гали: «И это тоже от брата».
Хотел было надеть куртку поверх свитера, но Станислав сказал:
— Лучше спрячь под низ. Немец мог твою голубизну запомнить.
Он помог засунуть куртку под свитер Антека и перепоясать его так, чтоб не выпала.
Из дальней комнаты послышался топот сапог и голоса, посылавшие проклятия. Это часовые, рывшиеся в вещах, громко проклинали своих дружков, которые их опередили, — во время обыска забрали все самое ценное.
Вернулся угрюмый охранник. Он едва держался на ногах. В налившихся кровью глазах была злоба. В руках он держал принесенную из комнаты пани Миложенцкой серебряную лампаду, о которой Станислав не раз слышал из рассказов сестры. Добыча обманула ожидания, лампада весила немного, к тому же серебро филигранной работы было в одном месте помято — должно быть, ее раздавил солдатский сапог.
И началась очень тяжелая для Станислава погрузка книг на стоявшую внизу деревянную тележку.
