— И поэтому музыка в их доме была под запретом?
— Конечно… Но только… Не мешай! — И Кшися снова заговорила торжественно, чуть протяжно, должно быть от Марцинки переняв этот тон. — В тридцать девятом люди передали, что ротмистр погиб в отряде Хубала. Об этом сообщили пани Ларис. А она говорит: он живой. «Он звал меня, я слышала». Люди говорят, что когда человек умирает, он перед смертью думает о тех, кого любит, иногда родные слышат его голос. А пани Ларис свое: «Он не умер, я знаю. Он жив».
Поехала, искала. Нашла, только не там, где были бои, а в глухой деревне, в овине, у чужих людей. Как он туда попал, кто его вынес — неизвестно. Он был весь изрешечен пулями, осколками, его узнать было нельзя. И горло было задето, думали, никогда не сможет говорить.
А пани Ларис сделала чудо. Если бы не она, ему бы не жить. Она уговорила врачей сделать какую-то там уникальную операцию… И еще она все это время принимала участие в подпольной деятельности. Устраивала тайные концерты. Необыкновенная женщина. Но сюда, на Козью сообщила, только когда ротмистр поправился и она смогла привезти его в Варшаву.
— И этот концерт — знак примирения с его матерью?
— Я ночью несколько раз просыпалась, а они там, где-то за стеной, все говорят и говорят, будто хотят наговориться за все годы разлуки.
— А я ничего не слышал. Спал как убитый.
— Ничего, кроме утренней тревоги! — Она рассмеялась, вспомнив, как напугали их со Стасиком гулявшие по подоконнику голуби. И опять вернулась к своему рассказу.
— У них новая жизнь. Вокруг смерть, несчастья, а у них все заново.
В этот вечер Станислав долго не мог уснуть и все повторял Кшисины слова: «Вокруг смерть, беды, а у них все заново».
И невольно вспомнил Галю и ее приглашение — завтра непременно зайти.
Еще до рассвета он проснулся от какой-то непонятной тревоги. Открыл глаза и в редеющем сумраке увидел свой костыль, прислоненный к стулу, и куклу на середине стола, там, куда ее вчера водрузила Кшися со словами: «Осторожно, не разбей, она из фарфора!»
Станислав не мог понять, откуда эта тревога, вокруг царила глубокая, ничем не возмутимая тишина.
И только потом он сообразил, что именно эта тишина и тревожит его, вызывая страх. По утрам его всегда будил доносящийся сверху стук каблуков и негромкие, приглушенные мужские голоса. Потом этажом выше хлопали двери, на лестнице раздавался топот сапог — кто-то спешил, сверху вниз, через две ступеньки, лишь бы поскорее, и наконец наступала тишина, — сигнал для Станислава, что, если он хочет успеть в свою фирму, пора вставать.
