прошептали губы мальчонки.
Между плит что-то засветилось. Он вынул пальчик из курносой ноздри и, вытерев его от козявок об пухлый задок, ковырнул ногтем между плит. Они пустые! воскликнул он, поражённый открытием, и тут же взметнулся вверх. Он рос, рос, рос, рос, и вот уже у ног его осталась стальная головоломка в виде замка, изящная игрушка кузнеца Линь Бяо, известного мастера — изготовителя кирас.
в растерянности Марко замер в потоке влажных струй и жадно вслушался в песню собственной крови, надеясь распознать что-то знакомое, домашнее, хоть что-нибудь, что восстановило бы разорванную пуповину, соединявшую маленького мальчика с понятным и простым миром, где всё-всё казалось таким уютным, где всё переполнялось вещами навсегда, и, когда эти угасшие крохи тепла на секунду показались ему окончательно потухшими, он услышал тихий-тихий скрип уключин… шшррррп… тсрррнк… шррррп… тсссринк…
губы Марка дрогнули, и сами собою из них выпорхнули слова Шераб Тсеринг. В ответ на этот растерянный зов туман впереди сгустился, потемнел, и в постепенно синеющих завитках появился знакомый полупрозрачный силуэт. На шее — или том, что Марко хотел принять за шею призрака — полыхнули и угасли цепочкой угольков рубиновые чётки знахаря. Марка охватила внезапная радость, и он заскользил к трепещущим завиткам тумана, то очерчивающим знакомый контур, то вновь распадающимся на вьющиеся волокна.
— Неужели ты и на том свете пьёшь эту гадость? — спросил Марко, показывая на знакомый силуэт чашки с чаем в полупрозрачной руке Шераба Тсеринга.
— Неужели это то, что ты на самом деле хотел спросить? — захохотал йогин, и от этого знакомого смеха все недавние страхи показались Марку смешными.
— Тогда скажи мне то, что я действительно должен был бы знать, — сказал Марко.
— Не стремись увидеть демонов, Марко. Потому что тогда они увидят тебя.
— И что тогда? — растерялся юноша.
— Слова теряют смысл, когда их становится слишком много, — ответил Шераб Тсеринг, по-домашнему отхлебнул из чашки, и его силуэт окончательно распался и исчез, унесённый странным ветром, обдувавшим этот мир.
когда образ тебетца насовсем пропал, Марка захлестнула печаль, горькая, как детская обида. Туман безмятежно струился вокруг, равнодушный к его страданиям. Пэй Пэй, шепнул он и потерял сознание. Последнее, что ему помнилось, — маленькая искорка в уголке её смеющегося глаза.
…Марко лежал, свернувшись калачиком рядом с машиной снов, рука слабо обхватывала рукоять меча, снятые в спешке и разбросанные поблизости доспехи зайчиками играли на солнце, нахально заглядывавшее в щели неплотно прикрытых ставен. Хубилай сел в ближайшее кресло, взмахом руки отослав охранников за двери. Спящий Марко напоминал ему умаявшегося ребёнка, и лишь тяжёлый запах перекисшего вина, со свистом вырывавшийся из его лёгких, немного портил эту идиллическую картину. Хубилай достал из-за пазухи орешек и бросил в Марка. Юноша лениво повернулся, по-прежнему не просыпаясь, и медленно заслонился от летящего зёрнышка ножнами. Хубилай удив — лённо усмехнулся и бросил ещё один орешек, уже быстрее. Марко всхрапнул и снова, лениво повернувшись, заслонился от ореха рукавом. Хубилай привстал с кресла, подошёл поближе и внимательно всмотрелся в лицо Марка. Тот глубоко спал. Хубилай повернулся к нему спиной и, внезапно развернувшись, нанёс спящему сокрушительный удар ножнами. Ножны звякнули по опустевшим доскам пола. Марко стоял чуть поодаль, с мечом наизготовку, с трудом продирая опухшие глаза.
