выбор. Они могли бы вместо Германии заключить соглашение с Западом. Они предпочли договор с немцами. Почему?
Наиболее ясный и пожалуй откровенный ответ даёт изданная в 1947 году в Москве официальная «История дипломатии». Там говорится: «Договор в Рапалло сорвал попытку Антанты создать единый капиталистический фронт против Советской России. Планы восстановления Европы за счет побежденных стран и Советской России были обречены на провал». Это проясняет дело. Если бы Россия клюнула на приманку немецких репараций и присоединилась бы к западным государствам, то и Германия вынуждена была бы подчиниться этой подавляющей комбинации и вписаться в неё. В воссозданной таким образом всеевропейской структуре большевистская Россия была бы изолированным, неспособным двигаться чужеродным телом и вероятно раньше или позже снова была бы втянута в кильватерную струю превосходящих сил капитализма. Пока Советская Россия, ослабленная мировой и гражданской войнами, оставалась окруженной капиталистическими странами, ей нужно было использовать национальные противоречия между ними. И для этого нужно было противопоставить более слабую, побежденную и неудовлетворенную страну против более сильных, победоносных и удовлетворенных положением дел — и не наоборот. Но этой страной была Германия.
Тем не менее, русским нелегко далось решение выбрать партнерство с Германией. Германия была той страной, которая совсем недавно, в Брест-Литовске и после Брест-Литовска, чуть не задушила Россию. Это также была страна, которая остановила и разбила мировую революцию, на которую тогда еще большевики возлагали все свои надежды на будущее. Огонь, который Ленин и Троцкий хотели разжечь своей «начальной искрой» в Петрограде, потух на улицах Берлина и Мюнхена. И все же большевики выбрали теперь в друзья того, кто загасил это пламя. Это было сделано по трезвому государственному благоразумию — определенно не от бьющей ключом симпатии; но одновременно это потребовало насилия над собой, едва ли меньше того, с которым Ленин в 1917 году принял поддержку кайзеровской Германии, а в 1918 — мир в Брест-Литовске.
Все же Рапалло был самым здравомыслящим действием на свете, и чем угодно, только не любовным союзом: он основывал настоящий политический брак и должен был его также мотивировать.
Чичерин, советский министр иностранных дел, который осуществил договор, назвал его «символом общества взаимопомощи обоих международных мальчиков для битья — Германии и России». А Радек, который принес в Россию первые зародыши мыслей о договоре, заявил: «Политика, которая исходит из того, чтобы задушить Германию, в действительности включает и наше собственное уничтожение. Какое бы правительство не было в России, у него всегда есть заинтересованность в существовании Германии». Тем самым он высказал мысль, которая в то время для политики Советского Союза была определяющей и оставалась крайне важной еще десятки лет. Многое должно было еще произойти, чтобы эта политика изменилась.
