— У-уо-оу! — отозвались в трубке. — Возможно, оно несколько хуже премногомалопочтенного самочувствия вашей драгоценнояшмовой деревянной головы… Здравствуйте-здравствуйте, гражданин маршал. Что давно не слыхать было?
— Дела, — значительно отвечал Димыч.
— Ну, коль скоро ты, забросив все дела, звонишь мне, убогому старику, среди ночи… неужто чем по моей части занялся?
— Д-да уж. Наклевывается тут кое-чего интересного. Только… к тебе сейчас подъехать можно?
— О чем ты спрашиваешь?! Или мне уже не нужно пить, есть и все остальное? Если у тебя посередь ночи назрела ко мне серьезная беседа, я с этого, определенно, смогу заработать. Верно я понимаю?
— Таки да. Только, насчет заработков — это, может, не вдруг получиться… В общем, я сейчас на Съезжинской; минут через двадцать пять до твоей Барочной доберусь.
— Давай. Только в дверь не трезвонь — жена с дитем спят. Входи так, отперто будет.
Трубка запищала гудками отбоя. Опустив ее на рычаг, Димыч поправил кобуру под пиджаком (вышло здорово похоже на непристойное почесывание подмышки), заглянул на кухню, суховато простился с Петяшей и Елкой, односложно пресек не шибко-то искренние увещевания на тему ночи на дворе — втроем все одно спать располагаться негде, да и не ко двору выйдет — и покинул квартиру.
Надо же — жена, дите… Давненько мы с господином Величко не виделись… года два тому будет.
На улице, в общем, было спокойно, лишь где-то вдалеке — в районе, похоже, ларьков на углу улицы Блохина — раздавались вопли развлекающихся подростков. В своеобычном петербургском мутно-синем темном небе кое-где виднелись крохотные, едва различимые сквозь дымку точечки звезд.
С тоской и вместе омерзением вспоминая яркие огни в черной бездне черноморских курортных небес, Димыч вышел на Пушкарскую, тормознул канареечно-желтый таксомотор, на борту коего было написано что-то о Конюшенной площади, и через пятнадцать минут был у знакомого дома на Барочной.
Игорь ждал его на кухне, которая в то же время служила и прихожей. При появлении гостя он встал, ловко подпершись костылем, и протянул навстречу широкую, разлапистую — такая и человеку вдвое длиннее ростом вполне подошла бы — ладонь.
За два года, что Димыч не видел его, Игорь заметно сдал. Он — низенький, хлипкий с виду, хоть и жиловатый, да еще лишенный левой ноги аж по колено — и раньше не производил на незнакомых особого впечатления, а теперь еще в черных его, густых, курчавых волосьях заметно поприбавилось седины.
