Да, все это было очень похоже на правду. На чужое сумасшествие вообще много чего можно списать и много чего объяснить им. Но проклятое, с нездоровым граничащее, любопытство Димыча не позволяло удовлетвориться таким красивым, так замечательно похожим на правду объяснением. А вдруг причина все-таки не в безумии этого типа? Чего же тогда ожидать завтра, послезавтра и впредь — вообще всякий раз, выходя на улицу?
И чем он, Петяша, вообще обязан?..
Для ответа на эти вопросы — прав Димыч, зараза такая, любознательная, — имеющейся в наличии информации недостаточно.
Другой вопрос: стоит ли дополнительная информация того, во что обойдется ее добывание?
По чести сказать, сейчас, когда под рукою имелась приличная выпивка, соответствующая закуска и достаточно обнадеживающие перспективы на будущее, ни в чем разбираться — не желалось.
Хотелось лишь одного: покоя.
И в этом единственном, естественнейшем человеческом желании, Димыч, похоже, собирался ему, Петяше, отказать. Он, вновь утвердившись за кухонным столом, откупорил принесенный с собою «Ахтамар» и во многозначительном молчании разлил его по емкостям, одна из коих, кстати сказать, представляла собою химическую мензурку, а другая — маленький пластиковый стаканчик из-под йогурта. Судя по всему, он намеревался вот-вот заговорить о чем-то, без сомнения, еще усилившем бы тревогу в мыслях Петяши, но как раз в этот момент в комнате зазвонил телефон.
Собственно говоря, Петяша даже не понял поначалу, что это там дребезжит — давно не слыхал этого звука, отвык.
— А-а, ты заплатил, наконец? — поинтересовался Димыч.
Петяша машинально покачал головой — нет, когда бы?
Жизнь вновь подбрасывала непонятное, пугающее своей непонятностью, ставящее перед необходимостью действовать, когда хочется прямо противоположного.
Покоя…
Телефон звонил. В звонке его явственно звучало: «Хер вам на все рыло, уважаемый Петр Алексеич, а не покою».
Пройдя в комнату, Петяша снял трубку и неприветливо произнес:
— Слушаю вас.
— Господин Луков? Петр Алексеевич? — спросил из трубки этакий вальяжный, исполненный солидности и вместе с тем энергичный голос.
Столь официальное начало не предвещало ничего хорошего. К тому же, к обращению «господин» Петяша как-то до сих пор не привык, не было оно связано в его голове ни с чем приятным и положительным, а посему — воспринимал он его, скорее, в ироническом смысле и вообще недолюбливал.
Потому он, с наигранной злобой, «качая» сквозь зубы голос, процитировал:
