На сей раз — ведь в прошлый-то все сошло без последствий! — страха почти не было. Разве что, может, вздрогнул Петяша от неожиданности, увидев в зеркале вместо собственной намыленной личности хер знает, что. Вместо страха откуда-то проснулся не свойственный, вообще-то, Петяше исследовательский азарт — тот самый, примитивный, который заставляет маленьких детишек сосредоточенно, не щадя сил, отковыривать утащенными у мамы маникюрными ножницами черепашкин панцирь — что там у такой милой зверушки внутри? — или измерять глубину отверстий в электророзетке бабушкиными вязальными спицами.
Может быть, это его, Петяшин страх так подействовал в прошлый раз на пациента? Тогда, может, пациент и еще на что-нибудь реагирует? Может, с ним объясниться как-то можно?
С этой мыслью Петяша попристальнее сосредоточился на видении в зеркале и принялся как бы подманивать, притягивать его к себе, вызывать на осмысленное общение.
«Ну, давай. Ты кто такой? Чего хочешь? Давай, говори. А то и вообще вылазь к нам!»
Но лица в зеркале тотчас же замелькали еще шибче, совсем уж слившись в мутном, однородном мареве; мелькнул на мгновение яростный оскал зубов среди черной щетины недельной давности, и тут Петяшу пронзила дикая боль, словно бы кто-то, сидящий внутри его черепа, решил проделать окошко наружу и вогнал в изнанку надбровной дуги тупое, толстое сверло на небольших оборотах.
Тело разом обмякло, сделалось ватным и непослушным. Едва удерживаясь на ногах, не помня себя от боли и ярости, Петяша автоматически, судорожно — если бьют, так ответить! непременно ответить, во что бы то ни стало! ннна, падла! — ткнул в зеркало, в самую середину мерцающей мути, зажатым в руке бритвенным станком.
От резкого движения глаза заволокла темная пелена. Боль всплеснула сильней, но, лишь на какую-нибудь секунду, после чего вдруг угасла. Перед глазами понемногу развиднелось. Встряхнув головой, чтобы поскорее прийти в себя, и изготовившись сопротивляться до последнего, Петяша увидел в зеркале — всего-то навсего — отражение своей собственной физиономии, наполовину покрытой подсыхающей мыльной пеной.
Поверхность стекла была перечеркнута наискось тонкой, глубокой царапиной.
Неужто — станком? Вот это да! Умудриться надо; так — и алмазом сложно сделать… Вот, однако, что злость и чувство опасности с людьми творят.
Только сейчас он почувствовал на плечах пальцы Кати — та, стоя в ванне, крепко держала его, точно боясь, как бы не упал.
